Странный каприз

— Зачем ты это сделала?

— Убирайся вон! — процедила Присцилла сквозь стиснутые зубы.

— Не уйду! — рявкнул Перси. Он воинственно упер руки в бока, но подойти ближе не решался. — Не уйду, и все! Кто меня заставит?

— Например, я, — послышался от дверей мужской голос.

Присцилла резко обернулась — и увидела Крейга. В полумраке его лицо казалось непроницаемым.

— Я могу сама о себе позаботиться! — отрезала она. — Если он не уйдет по-хорошему, вызову полицию. А вы не вмешивайтесь.

— Но я здесь, — ответил Крейг, не трогаясь с места.

— Вас, между прочим, никто не приглашал в дом. Вы не знаете, что надо стучать, прежде чем войти?

— В тот самый момент, когда увидел через окно вашу… э-э… дискуссию. — Он перевел взгляд на Перси, все еще потиравшего ногу. — Я вижу, кухня становится опасным местом.

— Здесь ничего бы не случилось, — заорала Присцилла, потеряв терпение, — если бы не некоторые идиоты мужчины! Мне до смерти надоели наглецы, полагающие, что сам Господь дал им право делать все, что хочется! Когда же вы все наконец поймете, что это мой дом, моя кухня, моя работа, и вы со всеми вашими благими намерениями здесь лишние! Понятно? Мне не нужны ни любовники, ни защитники, ни кто-то бы там ни был еще! Я сама со всем справлюсь, только прекратите вы, ради Бога, лезть в мою жизнь!

— Но, Присси… — начал Перси.

— И прекрати называть меня Присси, ты, хиппи-переросток! Убирайся вон и больше здесь не появляйся! — Присцилла понимала, что со стороны выглядит настоящей мегерой, но остановиться уже не могла. Досада, злость и чувство вины, смешавшись вместе, вызвали истерический взрыв. — Ты мне не нужен, Перси! Я не хочу больше тебя видеть! Садись в свою инвалидную коляску и катись из моей жизни! И живи как знаешь. Только не надейся, что придет добрый дядя и тебя спасет. Я тебя спасать не собираюсь! Один раз попробовала — хватит! Господи, я отдала тебе половину всего, что заработала за пять лет, а ты все спустил за несколько месяцев!

— Ну нельзя же быть такой материалисткой…

Присцилла возвела глаза к потолку.

— Да, я материалистка, — с горькой иронией ответила она. — Я не раздаю свои деньги ни сумасшедшим, ни мошенникам. Жадность погубит мою душу. Неужели же ты хочешь жить с жадной, черствой, бездушной материалисткой? Садись в свой «Фольксваген» и беги от меня как от огня. Спаси сначала себя, Перси, а потом думай о других.

Она повернулась к Крейгу, с ошеломленным видом наблюдавшему эту сцену. Еще не утихший гнев обратился на него.

— Видите? — обратилась она к нему. — Вот что я за женщина! Втаптываю в грязь мужское самолюбие, стараюсь получать прибыль от своего дела, одеваюсь как клоун и не могу уважать человека, который сам себя ни капли не уважает. Уверена, что вы не хотите иметь со мной ничего общего.

— Об этом позвольте судить мне самому, — отозвался Крейг, не отводя от нее глаз. В полумраке ему почудилось, что глаза ее странно блестят. — А почему вы не включите свет?

— Электричества нет.

— Уже есть. — Крейг нашарил выключатель на стене, и комната озарилась ярким светом.

В первый миг все зажмурились, а в следующий Присцилла резко отвернулась, но Крейг успел заметить, что в глазах ее блестит не гнев, а сдерживаемые слезы.

Перси не шевелился.

— Пойдемте, Перси, я помогу вам собрать вещи, — обратился к нему Крейг.

— Не нужна мне ваша помощь, — огрызнулся Перси, направляясь к дверям. — Ты хочешь, чтобы я замерз на дороге, ну и пускай замерзну!

Присцилла не ответила на этот выпад. Она стояла, опустив голову, ковыряя пол носком ботинка, и глаза ее казались огромными на осунувшемся бледном лице. Совсем недавно она уверяла Крейга, что научилась ладить с людьми… Черт побери, хорошо же она поладила с Перси!

В коробке в углу послышалась какая-то возня.

— Извините, — пробормотала Присцилла и пошла к холодильнику.

Крейг последовал за ней — на приличном расстоянии, чтобы не нарваться на новую порцию ругани.

Присцилла достала из холодильника банку кошачьих консервов, выложила корм на блюдце и поставила в коробку. Проголодавшиеся котята бросились к еде. Присцилла налила в миску воды из-под крана и, обернувшись к Крейгу, заговорила:

— Я ему не мать. И даже уже не жена. Почему я должна нянчиться с ним, как с ребенком? Да, я была груба с ним, но никак иначе он не поймет, что должен жить своей жизнью. Я ведь пустила его в дом, верно? А теперь вижу, что этого делать не стоило. С ним невозможно быть доброй, он сразу воображает себе невесть что. Да, мне его жаль, и я чувствую себя виноватой; но не настолько, чтобы возиться с ним остаток жизни.

— Присцилла, вы не обязаны мне ничего объяснять…