Странный Томас

Теплая ночь и жаркое утро в значительной степени ускорили разложение. Понятное дело, в этой комнатке воняло куда сильнее, чем во всем ангаре.

Удушающая жара и вонь сработали, как два точных удара в живот. Я попятился назад, в коридор, жадно хватая ртом более свежий воздух и борясь с желанием желудка вывернуться наизнанку.

Хотя влажные салфетки предназначались совсем для другого, я вытащил одну и оторвал от нее две тонкие полоски. От салфетки шел легкий запах лимона. Полоски я скатал в шарики, которые и засунул в ноздри.

Дыша через рот, я не мог унюхать разлагающийся труп. Тем не менее, когда еще раз вошел в розовую комнатку, меня опять чуть не вырвало.

Я мог бы разрезать шнурок, который стягивал конец простыни у головы, второй, в ногах, развязался прошлым вечером, и выкатить труп из савана. Но мысль о том, что мертвяк покатится по полу, как живой, убедила меня, что проблема требует иного подхода.

С неохотой я опустился на колени у головы трупа. Прислонил к ней фонарь, чтобы осветить рабочую зону.

Перерезал шнурок и отбросил его в сторону. Ножницы у меня были достаточно острые, чтобы за один раз разрезать три слоя хлопчатобумажного полотна. Резал я осторожно, с тем чтобы ни в коем случае не зацепить кожу покойника.

Когда разрезанные части простыни сползли на пол по обе стороны от трупа, первым делом я увидел лицо. Слишком поздно понял, что начинать резать следовало от ног, и тогда я мог бы остановиться у шеи, обнажив только рану, оставив лицо закрытым.

Время и жара потрудились на славу. Лицо, я смотрел на него со стороны макушки, раздулось, потемнело, стало отливать зеленым. Рот широко раскрылся. Глаза залила какая-то белесая жидкость, сквозь которую, однако, просматривались радужки.

А когда я потянулся через лицо, чтобы разрезать простыню и на груди, труп лизнул мое запястье.

Я вскрикнул в ужасе и отвращении, отпрянул, выронил ножницы.

Из раззявленного рта покойника начало выползать что-то черное и мохнатое. Я так и не понял, что же это такое, пока существо полностью не вылезло изо рта. На раздувшемся лице Робертсона поднялось на четырех задних лапках и замахало в воздухе передними. Тарантул.

Конечно же, я быстро подался назад, чтобы не дать пауку возможности укусить меня. Он спрыгнул на пол и скоренько засеменил в дальний угол.

Когда я поднимал упавшие ножницы, моя рука так сильно тряслась, что мне пришлось несколько раз энергично крутануть ею в воздухе, чтобы унять дрожь.

Помня о том, что под саваном могли оказаться и другие пауки, я продолжил работу с удвоенной осторожностью. Но обнажил тело до талии, не столкнувшись с новыми неожиданностями.

Испугавшись тарантула, я выдохнул затычку из правой ноздри. И теперь вместо запаха лимона в нос ударяла вонь трупа, пусть и не так сильно, поскольку дышать я продолжал через рот.

Глянув в угол, куда ретировался паук, я увидел, что его там нет.

Поискал взглядом. Обнаружил чуть левее и выше, в трех футах от пола. Мохнатая тварь медленно поднималась по розовой стене.

Расстегивать пуговицы, как я делал у себя на квартире, времени не было, так что я просто рванул рубашку. Пуговицы полетели в разные стороны, одна стукнула мне по лбу, другие запрыгали по полу.

Представив себе свою мать с пистолетом, нацеленным в грудь, я смог заставить себя направить луч фонаря на рану. Присмотрелся к ней и понял, почему рана сразу показалась мне странной.

Вновь прислонил фонарик к голове, достал три влажные салфетки. Сложил в толстый сандвич и осторожно вытер жижу горчичного цвета, которая сочилась из раны.

Пуля пробила татуировку на груди Робертсона, аккурат над сердцем. Черный прямоугольник того же размера, что и медитативная карточка, которую я нашел в его бумажнике. А по центру прямоугольника краснели три иероглифа.

С налитыми кровью глазами, перебравший кофеина, я не сразу понял, что вижу перед собой. Оно и понятно, я видел иероглифы перевернутыми.

Когда я переместился из-за головы Робертсона к его боку, мертвые глаза, казалось, повернулись, отслеживая мой путь из-под белесых катаракт.

Я поискал взглядом тарантула. С дальней стены он исчез. Луч фонаря обнаружил его на потолке. Тарантул направлялся ко мне. Застыл, попав в световое пятно.

Я направил луч на татуировку и понял, что три иероглифа на самом деле буквы алфавита, написанные шрифтом с завитушками. F… O… Третью букву частично разорвала пуля, но у меня не было сомнений, что это L.

FOL. Не слово. Аббревиатура. Благодаря Шамусу Кокоболо я знал, что она означает. Father of lies. Отец лжи.

И внезапно перед моим мысленным взором возник патрульный Саймон Варнер, за рулем полицейского автомобиля на стоянке, наклонившийся к окну, с добрым, словно у ведущего детской телевизионной программы, лицом, тяжелыми веками напоминающий спящего медвежонка. Его мускулистая рука лежала на дверце, украшенная гангстерской, по его словам, татуировкой. Не такой красивой, как татуировка Робертсона, просто никакой. Ни тебе черного прямоугольника, ни красных букв, написанных замысловатым шрифтом. Еще одна аббревиатура из черных заглавных букв. D… и что-то еще. Кажется, DOP.