Странствие по дороге сновидений; Середина октября - смерти лучшая пора; Место, где убивают хороших мальчиков; Хризантема пока не расцвела; Старик в черном кимоно; Ниндзя: специальное задание

Вечером, когда во всем доме зажгли свет, окна Тао Фану остались темными. В два часа ночи к Иноки присоединился Тэрада. Он прошелся по лабиринту переулков и узких улочек, присматриваясь и прислушиваясь. Из-за дома, в котором обитал Тао Фану, доносились заунывные звуки самодеятельного оркестра.

— Кто-то умер, — вполголоса объяснил Иноки, — и друзья пришли отдать ему дань уважения.

Прямо на улице за небольшими столами сидели человек сорок, ели и пили. Венки были прислонены к стене дома. Рядом стоял гроб, вырезанный из ствола мягкого дерева, и куча каких-то предметов, вырезанных из бумаги.

— Это бумажные копии тех вещей, которые понадобятся умершему, — так же тихо продолжал Иноки: — Бумажные деньги, бумажный дом и даже бумажная машина. Все это сжигается и отправляется с ним в мир духов.

Несколько священнослужителей ритмично двигались, стараясь попасть в такт оркестру. Иностранцу такая шумная церемония показалась бы неуместной в столь трагический час, но, возможно, своим шумом и суетой она прятала пугающую тайну смерти, спасая оставшихся от острой тоски.

Тэрада повернулся к дому Тао Фану.

— Под такой аккомпанемент можно попробовать.

Иноки вошел в уже знакомый подъезд, поднялся на четвертый этаж, тщательно осмотрел коврик, лежавший на полу перед дверью: никаких новых следов. Присев на корточки, Иноки занялся замком. Тэрада привез ему сумку с разнообразным инструментом, но ухищрения мастеров из технического управления исследовательского бюро при кабинете министров не понадобились: замок оказался самым простым. Это даже немного насторожило Иноки: может быть, обитающий в квартире Сунь Чжимо вовсе и не Тао Фану?

Входная дверь и не скрипнула, пропустив Иноки в квартиру. Ночь выдалась светлая, лунная, и, поскольку занавески на окнах отсутствовали, темно в квартире не было. Иноки внимательно прислушался: с улицы неслись звуки оркестра, кто-то разговаривал прямо под окнами. В квартире было тихо.

Иноки медленно двинулся по коридору. Ему приходилось видеть жилища бедняков, но и в них оставалась какая-то мебель. Здесь не было ничего. Пустой коридор, пустые комнаты — одна расшатанная кровать. Но квартира не была необитаемой. По углам комнат валялись какие-то пакеты, сумки, кипы газет. Иноки добрался до кухни. На столике лежали остатки еды, пустые бутылки, из крана тонкой струйкой бежала вода. Иноки нагнулся и вытащил из-под хлипкого столика тяжелую картонную коробку. Ему пришлось включить фонарик, чтобы разобраться с ее содержимым. В исследовательское бюро Иноки пришел, окончив военное училище, и общее представление о взрывном деле у него было. Конечно, в учебном классе им показывали не такие совершенные образцы этого снаряжения — в те годы техническое управление сухопутных «сил самообороны» держало училище на голодном пайке, но полученных знаний тем не менее Иноки хватило: хозяин квартиры держал у себя под столом десяток мощных взрывателей.

Иноки задвинул коробку обратно под стол, спрятал фонарик. Больше ему здесь было нечего делать. Взрыватели были радиоуправляемые: сигнал можно было подать с помощью передатчика, находясь на значительном удалении от места взрыва. Передатчик тоже лежал на дне коробки, все приборы были собраны и готовы к использованию. Иноки озадачила их мощность: с помощью такой аппаратуры можно взорвать небоскреб, военный корабль или мост.

Когда Цюй Айн вдруг заговорил, Стоукер испытал лишь чувство облегчения — торжествовать ему было нечего. Напротив него в темном вольтеровском кресле сидел не считавший себя виновным человек, чью волю Стоукер должен был сломить. Но Цюй Лин говорил совсем не то, что ожидал от него Стоукер.

— Я разделил драму своего поколения. Как и многие мои соотечественники, принужден был поступать в соответствии с обстоятельствами, изменить которые не в силах. Мне не в чем себя винить. Почему вы так жестоки и заставляете меня вспоминать то, что я хотел бы забыть? Почему через столько лет после войны вы не хотите оставить меня в покое? Неужели вы не в состоянии быть милосердным?

— Но вы сотрудничали с оккупантами, — возразил ему Стоукер. — Вы были переводчиком у японцев, а вовсе не узником лагеря, как ваши соотечественники, сражавшиеся с врагом.

— Послушайте, Стоукер, я же при первой нашей встрече объяснил вам, что вы ошиблись, полагая, будто я сидел в Чанги, — устало сказал Цюй Дин. — Через несколько дней после того, как японцы вошли в город, меня вызвали в комендатуру. Спросили, знаю ли я японский. Что я мог им ответить? Если бы я попробовал соврать, дело бы кончилось плохо. По всему городу шли казни… Четыре года я занимался переводами. Но я никогда не принимал участия в чем-либо преступном: ни в расстрелах ни в пытках. У жандармерии были свои переводчики.

— Зачем же вы скрывали, что служили у оккупантов?

— Я ничего не собирался скрывать. Но в Сингапуре никто и никогда не спрашивал меня о временах оккупации. Об этом вообще не любят говорить… А кто-то из иностранных журналистов во время интервью неправильно истолковал мои слова и написал, что я сидел в Чанги.