Странствие по таборам и монастырям

– Поздравляю тебя с окончанием работы над статьей о Чепменах, – сказал он ей, когда они стояли ветреным вечером на полукруглом балконе, подставив лица полудождю, который решил зачем-то увлажнить море в темноте, причем Сэгам курил сигарету (а он курил всегда только одну сигарету в сутки). – Ты столько времени им посвятила, а ведь даже не знаешь лично этих ребят. Я-то их знаю неплохо. На мой вкус, довольно милые ребята (sweet guys), но кто сказал, что воевать стоит только с плохими парнями? Иногда с хорошими воевать интереснее, чем с плохими. Как бы там ни было, ты объявила им войну, так не хочешь ли провести вечерок в их компании? Вот приглашение на закрытый ужин в Тейт – это ужин в честь Чепменов, они отмечают свой день рождения, а также выставку, круг будет самый узкий: Чепмены с семьями, директор галереи, куратор, пара арт-критиков, парочка модных фриков, кто-то из коллекционеров, китайский художник, ну и мы с тобой в качестве цукатов на торте.

Сэгам протянул Рэйчел узкий твердый конверт с приглашением.

Это приглашение застало Рэйчел врасплох. Ее статья для журнала Elephant была закончена, и она собиралась с наслаждением забыть навсегда о глумливых и сметливых близнецах. Но этому просветленному намерению не суждено было сбыться – Рэйчел предстояло запомнить Чепменов навсегда.

Засыпая в ту неспокойную ночь, прислушиваясь к неспокойному морю, ощущая в своем существе смесь тревоги и приятного измождения после секса с приятным ей американцем, Рэйчел вспоминала о своем телефонном разговоре с подругой. Алиса Лессерс имела репутацию страстной обожательницы Достоевского. Конечно, Рэйчел желала услышать ее очаровательный голос, который она любила всем сердцем, но прежде всего ей требовалось задать Алисе один-единственный вопрос.

Она считала свою статью о Чепменах законченной, но медлила отсылать текст в редакцию журнала. Одна деталь тревожила ее воображение и не давала ей покоя. Эта деталь вначале казалась ей ничтожной и грубо анекдотической, она представлялась ей просто шуткой в духе намеренно плоских шуток Чепменов – так шутят потомственные пролетарии, каждым словом подчеркивая и выставляя напоказ свою простоту и тем самым давая понять, что раз уж их простота столь щедро демонстрируется всем желающим ее узреть, значит, кичатся ей люди, по сути, не такие уж простые, а даже наоборот, весьма ушлые и таинственно-проницательные.

В принципе, таких деталей в работах Чепменов было рассыпано множество – почему ей врезалась в память именно эта? Речь шла о сущей мелочи. Речь шла о ссущей мышке. О ссущей маленькой мышке с изогнутым хвостиком.

В главе «Рыжая тьма», описывая мимоходом инсталляцию Чепменов «Ад», мы не упомянули об этой мышке, не заметили ее. А Рэйчел заметила.

В главе «Рыжая тьма» имеется следующая фраза: «Можно было рассмотреть также распятого на кресте Гитлера, а у подножия креста сидел трогательный плюшевый мишка, печальный teddy bear, побуревший от потоков крови вождя».

Да, действительно, распятого Гитлера можно было рассмотреть, и Рэйчел Марблтон его рассмотрела, склонив свое прекрасное лицо к одной из золотистых витрин. И возле крошечного плюшевого мишутки, что пропитался кровью фюрера насквозь, она увидела еще одного персонажа – мышку, которая, изогнув хвостик, ссала на лапку игрушки.

Да, эта мышка отчего-то засела у нас в голове. Работая над статьей, она постоянно вспоминала о мышке, хотя изначально не собиралась даже упоминать о ней. Но мышка вместе с ее издевательским изогнутым хвостиком снова и снова возникала перед ее внутренним взором. Эта мышка была панком, не более чем глумливым панком, но Рэйчел (повинуясь, как сказали бы в девятнадцатом веке, «инстинкту молодости») искала выход из того ада, где она оказалась по милости близнецов. Она понимала, что выход из этого игрушечного, но безысходного и эластичного ада может быть только точечным, микроскопическим – это может быть только боковая лазейка. И ей почудилось, что мышка – это и есть выход.

Отчего-то ей казалось, что все это как-то связано с Достоевским, что сама мышка представляет собой скрытую цитату из русского классика. Смутное воспоминание брезжило в ее мозгу – возможно, именно у Достоевского она когда-то вычитала сказку о том, как чья-то душа выбирается из ада, ухватившись за тоненький хвостик мышки.

– Не мышка, а луковка, – сказала ей на это Алиса Лессерс. – Ты все перепутала. У Достоевского луковка. В одном из романов («Братья Карамазовы», кажется) рассказывается история о том, как душа грешницы пытается покинуть ад, уцепившись за луковку, протянутую ей с небес.

– Ну да, конечно, луковка, – согласилась Рэйчел. – Это и логично. Ведь Достоевский – русский ортодокс, а там все молятся на золотые луковки церквей.

– А мы что, значит, на мышек молимся? – спросила Алиса.

– Мы, протестантские девочки, молимся на петушков, – ответила Рэйчел.

Фраза прозвучала двусмысленно, даже порнографично, и девушки радостно расхохотались.

Глава пятнадцатая Республика Радости