Странствие слона

Говорят — а вернее, переиначивают толстого, сказавшего это первым,— будто бы у счастливых семей ничего интересного не происходит. Похоже, это справедливо и по отношению к счастливым слонам. Рассмотрим, например, случай сулеймана. Две недели кряду, проведенные в брессаноне, он спал, ел и пил до отвала, изведя приблизительно тонны четыре продовольствия, а воды — литров тысячи три, чем сумел в известной степени восполнить ущерб, нанесенный частыми и вынужденными диетами, коим оказывался вынужден подвергать себя во время долгого своего странствия по землям португальским, испанским и французским, где не всегда возможно было с должной регулярностью возмещать протори. Но сейчас он восстановил силы, стал толст и красив, и уже к концу первой недели морщинистая и вялая кожа, напоминавшая небрежно повешенную одежду, перестала собираться в складки. Отрадные известия об этом дошли и до эрцгерцога максимилиана, и тог не замедлил посетить обиталище сулеймана, то бишь навестить его в собственном его стойле вместо того, чтобы приказать вывести на площадь, чтобы при всем сбежавшемся народе убедиться, какой у слона теперь цветущий, так сказать, look, то есть превосходный вид. Фриц, само собой разумеется, при сем присутствовал, но, сознавая, что мирный договор с эрцгерцогом еще не ратифицирован, а будет ли когда-нибудь — бог весть, держался настороженно и очень скромно, на глаза не лез, однако ожидал, что августейшие уста все же разомкнутся и проронят хоть одно одобрительное словечко, хоть кратенькую похвалу. И дождался. Уже завершая визит и проходя мимо погонщика, максимилиан бросил на него быстрый взгляд и сказал так: Постарался, фриц, на славу, сулейман должен быть доволен, на что фриц отвечал: Мне ничего другого и не надо, ваше высочество, вся жизнь моя направлена на служение вашему высочеству. Максимилиан ограничился тем лишь, что буркнул с предельным лаконизмом: Угу, издав сей первобытный, чтобы не сказать — изначальный, звук, который всякий волен трактовать, как ему нравится. Фриц же, по складу своей натуры и житейским воззрениям склонный видеть во всем светлую сторону, это хмыканье при всей его явной сухости и более того — неуместности его в устах сегодняшнего эрцгерцога и завтрашнего императора расценил как шаг, пусть маленький, но несомненный, к столь желанному согласию. Что ж, подождем до вены и узнаем, чем дело кончится.

От брессаноне до бреннерского ущелья так близко, что каравану растянуться просто времени не хватит. Ни времени, ни расстояния. А это значит, что мы сталкиваемся с прежней моральной дилеммой, с той, что возникла на перевале изарко,— идти ли всем вместе или по отдельности. Страх берет при одной мысли, что протяженный караван, весь — от кирасир головных до кирасир замыкающих — окажется стиснут меж стенками природного тоннеля и под угрозою схода снежных лавин или горного обвала. Вероятно, лучше всего было бы оставить это на усмотрение господа, пусть он решает. Мы же вперед пойдем, а там видно будет. Вместе с тем нельзя допустить, чтобы эта докука, сколь бы ни была она понятна и объяснима, заслонила собой другую. Знающие люди говорят, что бреннерский перевал вдесятеро опасней, чем изарко, а иные уверяют — что в двадцать раз и что каждый год там погибает несколько человек, заживо погребенных под лавинами или раздавленных камнепадом, причем когда он только начинается и первый камень слетает вниз, не подумаешь даже, какое бедствие влечет он за собой. Бог даст, настанет время, когда виадуки соединят вершину с вершиной, и исчезнут тогда эти перевалы, на одном из которых мы, хоть и живы покуда, полупохоронены. Интересно еще и то, что люди, использующие эти перевалы и туннели, действуют со смиренной покорностью судьбе, а та — не судьба, но покорность ей — если и не избавляет от страха, завладевающего телом, то, по крайней мере, оставляет душу бестрепетно невозмутимой, стойкой, как свет, неподвластный никакому урагану. Рассказывают, конечно, много еще чего, и не все из этого правда, но такова уж природа человека, способного и поверить, что мелко нарезанная слоновья шерсть способна остановить облысение, и вообразить, что несет внутри себя некий единственный в своем роде свет, который проведет его невредимо по житейским дорогам, включая и горные тропы. Так или иначе, говорил мудрый альпийский отшельник, но все там будем.