Странствия и приключения Никодима Старшего

Никодим поглядел на старика. Тому, видимо, и хотелось что-то сказать, но уж никак он не мог решиться и даже бровь почесал.

— Ну что же? Рассказывай.

— Да нет… лучше увольте… до другого раза…

Разговор на том и кончился, но для Никодима прибавился еще один вопрос: зачем здесь бывал Лобачев одиннадцать лет назад и почему отец ничего о нем не сказал Никодиму, хотя и знал, что Никодим ездил к нему.

И еще никак не мог примириться Никодим с мыслью, что между Лобачевым и Уокером с одной стороны и госпожею NN с другой существует тайный союз, направленный, между прочим, и против него — Никодима, а мысль эта все время не оставляла его.

Днем он наконец решился опять войти в комнату матери, уже раскрыл бюро и принялся выдвигать ящики, как вспомнил, что ему говорили об этом не только госпожа NN. но даже Лобачев. Чувство стыда кольнуло его душу; однако признаться себе, что он не в состоянии пересмотреть содержимое ящиков, Никодим не мог. Он совсем неопределенно, как иногда бывает, не словами, а чувством подумал: "Подожду еще, оттяну немного времени", — и, захлопнув бюро, вышел в столовую…

Проснувшись утром на другой день после разговора с Ерофеичем, Никодим ощутил в себе неизъяснимое разделение: будто двое в нем переглядывались между собою и один лежал в постели, а другой был где-то, под потолком и так хорошо понимал все, что делалось с тем, который оставался внизу. Чувство это длилось недолго — Никодим вскочил весьма возбужденный и поспешил умыться холодной водой. До вечера он почти ничего не думал — только щемящее чувство беспомощности и бессилия что-то нужное сделать, как-либо выбраться из создавшегося ложного положения — томило и угнетало его. Вечером он опять почувствовал свое разделение: словно кто вышел из него и сел напротив в кресло, у другого окна столовой.

— Знаешь, — сказал Никодим, — нужно нам поговорить с тобою откровенно: если ты являешься самовольно — ты должен знать больше меня.

Собеседник молчал.

— И говорить должен ты, а не я, — продолжал Никодим, — я буду слушать.

— Если так — изволь, — глухо и неопределенно ответил другой.

— Я жду.

Некоторое время прошло в томительном молчании. Наконец другой заговорил.

— Свою мать ты не любишь. Ты постоянно путаешься — не зная о ком думать: о ней или о госпоже NN.

— Да.

— Это происходит потому, что ты любишь госпожу NN.

. — Ну, разумеется. Иначе зачем я стал бы думать о ней.

— Да, но любить мать и госпожу NN одновременно — невозможно. Ты еще не знаешь госпожи NN. но ты должен ее чувствовать. Она спросит так много, что ты не в силах будешь дать ей. И разве ты не догадываешься, что жизнь госпожи NN в чем-то сталкивается с жизнью твоей матери?

— Конечно, догадываюсь.

— Отчего же ты об этом не подумал?

— Во всяком случае, не думаю, чтобы столкновение было на романтической почве. Правда, что-то есть темное — это темное нетрудно усмотреть из потерянной мною записки господина W, и будь эта записка у меня под руками — мы могли бы в ней поразобраться. Ведь не думать же мне, что мама и госпожа NN влюблены в одно лицо… в Уокера, например… или в Лобачева… ха-ха-ха!

Никодим громко рассмеялся. Ерофеич заглянул в дверь.

— С кем это вы, барин, разговариваете, или мне попритчилось? — спросил он.

— Попритчилось, попритчилось. Ерофеич, — ответил Никодим, — а может, и нет — всякие бывают гости, — Упаси Бог от нечистой силы: как облюбует какое местечко — не скоро выведешь, ни крестом, ни пестом. Вот тоже по весне, как барыне уехать, — что за нечисть тут шаталась?

— А ты видел?

— Ну нечисть — не нечисть: господин Раух объясняли потом, что просто тут лобачевские фабричные пошаливали — кто их разберет.

— А те, монахи-то, больше не показывались?

— Что вы барин! Да я бы сбежал.

Старик опять не на шутку перепугался.

— Ну иди пока к себе, — попросил его Никодим и, когда старик ушел, вновь обратился к прежнему собеседнику. — Извини, нам помешали закончить разговор. Даже и самые хорошие слуги не умеют быть достаточно воспитанными. И на чем мы остановились? — я забыл.

— На столкновении Евгении Александровны и госпожи NN.

— Да это нелепо. И трагедия моя в том заключается — что я, не знаю, собственно, не только куда, но и почему могла исчезнуть моя мать.

— Трагедия. Стоит ли так значительно выражаться?

— А что же по-твоему?

— А так… скандальная история, как и определила Евлалия.

— Ну да, вообще-то скандальная история, но для меня лично — трагедия.

— Поухаживай за госпожою NN — пройдет. Займись. Право, стоит: она дама обольстительная во всех отношениях, как сказал Лобачев.

— Довольно. А то я буду просить тебя, как и господина Лобачева, прекратить этот бессмысленный разговор.

— Я не господин Лобачев, и тебе долго придется просить меня.

— Нет, не долго. Довольно!

Никодим встал, вышел из столовой, хлопнув дверью, и очутился, на улице. Солнце было уже у самого горизонта, озеро чуть слышно плескалось. Никодим пошел к берегу.