Странствия и приключения Никодима Старшего

Дверь в квартиру Лобачева в городе утром 10 сентября ему отворил тот же самый слуга, что и в прошлый раз. Ничего ему не говоря, Никодим прошел прямо в кабинет к Лобачеву.

Лобачев сидел за письменным столом, боком к двери, из которой Никодим показался, и, хотя он слышал, что в комнату вошли — не повернул лица, и первое время Никодим только и заметил его профиль.

Никодим в ту же минуту отлично вспомнил, где он этот профиль однажды уже видел — утром, когда после выслеживания чудовищ он возвращался с Трубадуром домой и его нагнал ехавший над обрывом экипаж — в экипаже сидел господин несомненно с этим профилем.

— А-а! — сказал Никодим себе почти вслух, но Лобачев этого не заметил, хотя уже обернулся к Никодиму.

— Здравствуйте, — приветствовал его Лобачев, сметая рукой со стола разный сор прямо на пол, — я знал, что вы сегодня ко мне придете. Садитесь.

"Лжет, что знал", — подумал Никодим, но приглашению сесть повиновался и, подавшись к стенке, присел на стул, выставив вперед руки и положив кисти их на колени, шляпу же свою придерживая двумя пальцами.

— Здравствуйте, Феоктист Селиверстович, — сказал Никодим, немного подождав (он тогда нарочно сделал так), — скажите мне, пожалуйста, не намерен ли сегодня у вас быть господин Уокер?

— Нет, не намерен, — ответил Лобачев совсем просто, — а, впрочем, не знаю, он является и непрошенным и без предупреждения.

— Феоктист Селиверстович! — сказал Никодим, придавая своему лицу определенное выражение непреклонности. — Я не стал бы вас беспокоить; поверьте, у меня нет никакой охоты посещать вас не только так часто, как я посещаю последнее время, но и вообще; однако кой-какие вопросы заставляют меня вас беспокоить.

Лобачев отрывисто спросил:

— Какие же это вопросы? Говорите.

— Да вот, например, о записочке. Записочка-то у вас, а не у господина Уокера, — заявил Никодим очень утвердительно, думая этой утвердительностью поразить Лобачева и тем самым поймать его, и добавил: — В прошлый раз вы мне просто-напросто солгали.

— Это вам Уокер сказал на вокзале — я знаю, — ответил Лобачев, нисколько не поражаясь.

— Откуда вы знаете? — удивился Никодим и даже привстал на стуле.

— Откуда? Сам Уокер мне сказал. Вы же, молодой человек, не знаете, как люди живут, а они живут по-разному. Может быть, Уокер ко мне сегодня приходил, я его хорошенько приструнил, да и давай спрашивать: где ты такой-сякой был, что поделывал? Ну он, приструненный, то все мне чистосердечно и рассказал.

Никодим совсем растерялся: он никак не мог уяснить себе происшедшего.

— Он больше того мне сказал, — продолжал Лобачев, — он мне до тонкости все передал, и как сам меня на вокзале обозвал, и еще как с собою сравнивал.

Никодим почувствовал, что ведется тонкая игра, что главный козырь его уже бит и что, пожалуй, ему у такого игрока, как Лобачев, не отыграться.

— Ловко! — произнес он вслух, действительно желая похвалить Лобачева.

— Ничего не ловко — весьма обыкновенно, — ответил Лобачев, вставая из-за стола и переходя на другой конец комнаты, к диванчику. Он догадался, что Никодим скрыл под своим восклицанием.

— Записку тогда спрятал Уокер, и я вам не солгал, — продолжал Лобачев, — где она теперь — другое дело, а я вам в тот раз указал правильно, и, если вы не сумели отобрать ее от Уокера — сами виноваты.

— Все, что я слышу от вас и от Уокера — только глумление надо мною, — сказал Никодим.

— Как хотите считайте, — ответил, Лобачев. Никодим очень чувствовал всю безнадежность своего положения, но не хотел сдаваться. Упорство в нем загорелось, и в ту минуту он действительно мог убить Лобачева, как обещал когда-то.

— Господин Лобачев, вы знали мою мать? — спросил Никодим с твердостью и сильнейшей настойчивостью.

Лобачев подумал с полминуты и ответил, но так, что Никодим сразу почувствовал лживость ответа.

— Нет, к сожалению, не знал, но много слышал о ней хорошего.

Что Никодим понял ложь — почувствовал и сам Лобачев.

— Вы лжете опять, — сказал Никодим хладнокровно, но еще с большей силой, — лжецом по глупости или глупцом просто я вас считать не могу — скажите мне, зачем вы лжете?

— Как хотите считайте, — повторил Лобачев, но теперь уже он счел себя проигрывающим и вдруг как будто загорелся от боязни быть побежденным в этой игре.

Он вскочил и прошелся по комнате. Наступило неловкое молчание.

— Никодим Михайлович! Никодим Михайлович! — повторил Лобачев дважды, слегка задрожавшим голосом и уселся опять на диван.

Никодим поглядел на него, ожидая продолжения. Но Лобачев молчал и только вдруг заулыбался-заулыбался чрезвычайно доброй улыбкой, совсем по-стариковски, морщинки от его глаз разбежались в обе стороны. Никодим эту улыбку заметил, но не поверил своим глазам.

"Играете, все то же", — подумал он.

— Никодим Михайлович, будьте моим другом, — сказал наконец Лобачев.

Никодим опять от неожиданности привстал со стула.

— Не удивляйтесь, — успокоил его Лобачев, — вы-то меня не знаете, а я вас знаю. Кроме того, я вас люблю.

Никодим попятился: он почувствовал, что лучше уйти, но вспомнил о записке, и необходимость остаться превозмогла первое чувство.