Странствия и путешествия

Временем рождения Тафура можно считать 1405-1410 гг., так как уже в 1431-1432 гг. он принимал участие в военных действиях у Хаэна (с. 269)[1] и к 1436 г. являлся кавалером ордена Чешуи, главной награды тогдашнего короля Хуана II. Из текста (с. 1 и 20) следует, что Тафур был воспитан в Севилье, в доме Луиса де Гусмана, магистра ордена Калатрава (1404-1443). То, что практически вся его жизнь до начала путешествия прошла в Севилье, подтверждается рядом указаний в тексте «Странствий и путешествий». В сравнениях различных городов и сооружений с кастильскими Севилья фигурирует почти так же часто, как и остальные города вместе взятые: с ней сравниваются Мекка, Каффа, Бреслау, Падуя, Палермо (с. 108, 161, 278, 287 и 300 соотв.), а с Хиральдой, колокольней кафедрального собора, — пирамиды и колокольня св. Марка (с. 86 и 206). Тафур постоянно встречает знакомых и друзей из Севильи, и только оттуда (с. 20, 37, 134, 138, 234); показателен эпизод, когда, вернувшись в Венецию после путешествия по немецким землям, он просит торговца Карло Морозини отвезти в Севилью свой багаж на его наве (с. 291). Сам Тафур говорит о своем знакомстве с главным толмачом египетского султана так: «...узнав от меня, что я кастилец, родом из Севильи, он очень обрадовался, потому что он тоже был из Севильи...» (с. 78). Р. Рамирес де Арельяно, биограф Тафура, опираясь на мнение ряда авторов XV-XVI ее. и исходя из того, что родовое имение Тафура находилось в Кордове — родоначальником рода Тафуров был Перо Руис Тафур, сыгравший важную роль во взятии Кордовы в 1236 г., — и что там он провел последние годы своей жизни, считает, что Тафур родился в Кордове[2]. Собственному утверждению путешественника Рамирес де Арельяно не верит: «Путешественник часто лгал, чтобы завоевать расположение людей, которым не стоило доверять, ибо они были вероотступниками»[3]. В качестве примера он приводит встречу Тафура с венецианцем Никколо де Конти, которому Тафур сначала заявил, что он из Италии и «вырос при дворе короля Кипра», но затем открыл правду (с. 95). Рамирес де Арельяно считает, что египетскому толмачу Тафур тоже солгал, назвавшись севильцем, ибо тот был родом из Севильи[4]. X. Вивес, напротив, полагает, что рассмотренные ситуации совершенно разные. В случае с Конти Тафур сначала обманывает венецианца, но в его намерения не входит обман читателя через пятнадцать лет после описываемых событий, и потому он тут же признается — и венецианцу, и читателю, — что солгал. Если бы Тафур солгал и толмачу, он обязательно дал бы понять это своему читателю. К тому же в разговоре с Конти Тафур не называет себя венецианцем а просто итальянцем: чтобы завоевать расположение толмача, он мог бы назваться кастильцем или даже севильцем — но не говорить, что он «родом из Севильи»; сам толмач говорит, что Тафур «и вправду из его нации, раз дети [толмача] так его любят» (с. 78). Показательны и слова, которые употребляет Тафур: «я сказал» — по отношению к Конти, «узнав от меня» — по отношению к толмачу. И чтобы было совсем ясно, добавляет: «И я не скрыл от него ничего из моей истории»[5].

Итак, начало жизни Тафура неразрывно связано с Севильей. Что представлял собой этот город и, шире, Кастилия в XV в.? Несколько слов о них важно сказать хотя бы потому, что родная страна Тафура — одна из немногих частей тогдашней Европы и Средиземноморья, которую он, по понятным причинам, не описывает.

Пятнадцатый век — эпоха, когда начинают явственно проступать черты привычного всем портрета «классической» Испании: Кастилия, центральное по положению и по значению государство Пиренейского полуострова, постепенно превращается в страну идальго. Идальго господствуют в мире идей и в земном мире; в этот время, как в никакую другую эпоху, рыцарская идея определяет образ мыслей и действий кастильской знати. После середины XIII в., и особенно после катастрофического поражения испанских мусульман и их североафриканских союзников в битве при Саладо в 1340 г., Гранадский эмират — осколок некогда занимавшего почти весь полуостров исламского государства аль-Андалус — старается поддерживать исключительно мирные отношения с Кастилией. Происходящие с завидной регулярностью стычки и мелкие войны становятся лишь средством политической пропаганды и ареной Для демонстрации рыцарских доблестей. Важен уже не столько исход того или иного похода, которые обычно не изменяли status quo, сколько сам его факт; форма начинает затмевать содержание — процесс, известный по целому ряду культурных феноменов эпохи, например позднеготическому искусству. Тем не менее frontera — не просто «граница», скорее особое состояние соседства с врагом — оказывает весьма значительное воздействие на все кастильское общество, и тем более на находящуюся по соседству с маврами Севилью. Кровь и смерть здесь настоящие, они питают собой рыцарскую идеологию, и последняя активно влияет на жизнь.