Странствия Шута

Чужаки разговаривали между собой, однако их слова проходили мимо моего сознания, смысла в них находилось не больше, чем в скрипе полозьев по снегу. Они говорили на журчащем языке, где слова перетекали одно в другое и голоса взлетали вверх птичьими трелями и опускались вниз, как в песне. Мне удалось запомнить несколько имен, но лишь потому, что их часто повторяли. Меня они звали «шейзим» – имя шелестело и тихонько дрожало. Может быть, мало кто из них говорил на моем языке, а может, они просто не считали нужным общаться со мной. Они перебрасывались фразами поверх моей головы и вокруг меня, когда выгоняли из саней в палатку и наоборот. Они совали мне в руки миски с едой и забирали пустые. Они почти не давали мне побыть одной – правда, все-таки позволяя Шун и мне отходить, когда этого требовал зов природы.

С тех пор как я сказала, что мне нужна Шун, они согласились, чтобы она все время была рядом со мной, и больше ни о чем не спрашивали. Я предпочитала спать рядом с ней, а днем Шун ехала со мной в санях. Иногда к нам подсаживались Двалия, Одисса и туманный человек, Виндлайер. А иногда они ехали верхом или кто-то из них садился на козлы рядом с возницей. Мне не нравилось их соседство, но благодаря ему я чувствовала себя в большей безопасности. Они переговаривались тихими голосами, созвучными поскрипыванию упряжи, стуку копыт, скрипу полозьев. Без них тьма подступала ближе. Несколько раз я выныривала из своего полузабытья и замечала, что по бокам наших саней едут солдаты и поглядывают на Шун, как собаки, прикидывающие, не стащить ли косточку со стола, пока никто не видит. Она будто не замечала этих взглядов, но у меня от них кровь стыла в жилах. Особенно меня тревожил солдат с волосами цвета спелых желудей. Я запомнила его, потому что раз или два он один ехал рядом с нашими санями. Другие всегда держались по двое – по трое, глазели на Шун, переговаривались и коротко, хрипло смеялись. Иногда они просто смотрели в упор на нее или на меня. Я старалась отвечать им таким же упрямым взглядом, хотя это и нелегко, когда мысли путаются и не слушаются. Но вскоре их лица теряли упрямое выражение, рты чуть приоткрывались, и солдаты придерживали лошадей, чтобы отстать от саней и присоединиться к отряду. Думаю, это действовала магия туманного юноши.

Мы ехали сквозь темные зимние ночи, когда почти все люди спят. Дважды, когда мы выбирались из леса на проселочную дорогу, я замечала других путников. Они проезжали мимо, вряд ли замечая нас. Мне вспомнились старые сказки о том, как порой с нашим миром на миг соприкасаются иные миры. Это было очень похоже – нас и тех путников словно разделяло мутное стекло. Мне и в голову не приходило позвать на помощь. Теперь моя жизнь заключалась в том, чтобы сидеть в санях Двалии и ехать сквозь бескрайние снега. Мир сжался до узкой тропы, и я шла по ней, как собака по следу.

Мы с Шун спали рядом в одном углу большой палатки. Я была бы рада прижаться спиной к ее спине, потому что даже под горой мехов и плащей все равно мерзла. Думаю, Шун мерзла не меньше, а то и больше, чем я, но когда однажды я во сне привалилась к ней, она коротко, пронзительно вскрикнула, разбудив меня, Двалию и Одиссу. Шун ничего не сказала, только отползла как можно дальше, прихватив почти все наши одеяла. Я не стала жаловаться. Тут нечего было обсуждать. Точно так же я без вопросов принимала жидкий темный суп на каждой кормежке и то, как Одисса причесывала щеткой мои короткие волосы и втирала какое-то жидкое снадобье в мои руки и стопы на рассвете, перед сном. И снадобье, и ее руки были ледяными, но у меня не хватало духу воспротивиться.

– Это чтобы твоя кожа не потрескалась, шейзим, – говорила она. Слова влажно булькали на ее никогда не смыкающихся до конца губах.

От ее прикосновений меня пробирала дрожь. Казалось, сама Смерть оглаживает мне руки.

Я быстро привыкла к этой суровой жизни. Плен погрузил меня в забытье. Я не задавала вопросов, вообще не разговаривала с похитителями. Я ехала молча, настолько сбитая столку, что не сопротивлялась своей участи. Мы останавливались, и я сидела в санях, пока помощники Двалии суетились вокруг, как муравьи. Складывали костры, ставили палатки. Солдаты Эллика становились отдельным лагерем, чуть поодаль от нас. Люди Двалии готовили для них еду в трехногом котле, но бледные и солдаты никогда не ели вместе. Я вяло размышляла, чье это решение, Эллика или Двалии. Когда еда была готова, меня звали, и я выходила из саней. Мы ели, спали, пока не угасал короткий зимний день, а когда наступал вечер, вставали, снова ели и отправлялись в путь.

Одним снежным утром, на рассвете, спустя несколько дней после начала нашего путешествия, я съела все, что было в моей миске. Жидкий отвар, который дали в качестве питья, мне не нравился, но меня мучила жажда. Едва я опустошила кружку, как мой желудок протестующе сжался. Тогда я встала и пошла следом за Шун, которая, похоже, ощутила ту же нужду. Она отвела меня к густым кустам, росшим в стороне от лагеря.