Страшен путь на Ошхамахо

Если туда, где кудахчут по-глупому,
Едва лишь снесут кругло-белое хрупкое,
Вдруг заберется хвостатая рыжая,
А потом перескочит плетеное,
Я кликну со мной соединенного,
А он призовет молодого безусого,
Того, кто родился позже него
От той, что вскормила обоих,
А позже рожденный вместе
С клыкасто-лохматым брехливым
Быстро отыщут глубокое узкое
И в рыхло-сыром раскопают укромное,
А рыже-хвостатая, тявкая, выскочит,
А молодой наш, метко стреляющий,
Остроконечную сразу же выпустит
И угодит прямо в то, чем глядят.
А затем спустит с рыжей
Красивое, мягкое.
И это красивое мне принесет,
То я обменяю пушистое мягкое
На то удивительно сладкое белое,
Которое возят красноголовые

[189], —Вот что случится, если хвостатая
Влезет туда, где кудахчут по-глупому,
Едва лишь снесут кругло-белое хрупкое!

* * *

Прошло четыре года.

Тузаров отстроил новый дом на отцовском пепелище и надвинул шапку на брови — женился. И желали им с Нальжан дружными быть, как волос с медом сцепившись, нажить столько добра, чтоб даже «дымоходная труба у них из добротного была серебра». А отдельно Нальжан желали, чтоб шитье ее по швам не поролось, чтоб весела была (наша пелуанша), как козочка, ласкова, как овечка, плодовита, как курица, щедра, как земля, а сердце чтоб, как огонь, горячее у нее было.

Сана жила с ними и все ждала своего Кубати. Куанч остался в емузовском доме, стучал там молотом по наковальне.

У Канболета выросла красивая окладистая бородка, которую Нальжан ему аккуратно подстригала. На пирушке, устроенной, согласно обычаю, в честь решения отпустить бороду, присутствовал Джабаги Казаноков. Приезжал и Нартшу. А упрямец Кубати пока не появлялся.

Уже и Нальжан была согласна отдать за него племянницу: Канболет уломал ее с трудом. Первое время она протестовала:

— Я согласна, тха, сыном его назвать, но не кинжал простолюдина должен разрезать шнуровку, которая стягивает коншибу моей племянницы!

Канболет встречался с каном, спрашивал, когда же у парня перестанут чесаться подошвы и он вернется в дом Емуза, принадлежащий теперь «одному Кубати». Говорил Канболет и о девушке.

Парень хмурил брови, топорщил черные, свисающие по уголкам твердого рта, усы и бубнил что-то насчет того, что, мол, «из милости данное — впрок не идет», зная преотлично, как Тузаров, да и Нальжан к нему относятся.

В одной из стычек погиб Нартшу, и тогда Кубати имеете с Жарычей, которому пуля изуродовала ногу, осел наконец у себя в усадьбе и с упоением отдался почетному ремеслу кузнеца-оружейника.

Жарыча ходил за домашним скотом. Он сильно постарел и сильно хромал, но никогда не расставался с оружием.

Так и прошло четыре года.

ЧАСТЬ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ

ХАБАР ВОСЕМНАДЦАТЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ, выражающий удовлетворение по поводу бесспорности народной пословицы: «Кузнец ушел — то, что сковал, оставил Мудрец ушел — то, что сказал, оставил»

Весной 1711 года князь Александр Бекович Черкасский, капитан русской гвардии, личный друг и советник Петра Первого, ехал по восточным делам в Кабарду. С важной миссией ехал.

«Великий государь указал послать для своих, великого государя, нужнейших дел на Терек Александра Бековича Черкасского; а от Москвы до Казани и до Астрахани, и до Тереку, и от Тереку назад до Москвы дати ему сухим путем 30 подвод ямских, а водяным путем против подвод суды с кормшики и гребцы».

Солидно ехал, внушительно. А перед его поездкой «Татархану князю, и братьям ево, и прочим владельцам, и всему народу тому» (кабардинскому) Петр послал свое «милостивое слово»: