Страшен путь на Ошхамахо

К почетным столикам, за которыми восседали князь Кургоко, Канболет и старейшины, глашатай подозвал молодого Хатажукова и других участников состязания. Самые старые из присутствующих — Инал Быков и тлекотлеш с редким именем Карабин-Кара — торжественно объявили, что лучший в Кабарде и «во всех окрестных землях до самой Андолы» панцирь завоеван сыном Кургоко и будет принадлежать ему и его потомкам по неотъемлемому и никем не оспариваемому праву. Да станет это известно каждому, в том числе и тому, кто убивает собаку в воде, которую пьет, и грубит жене, с которой живет. Все поняли намек на Алигоко Вшиголового и одобрительно закивали головами, а Канболет вздохнул с радостным облегчением.

Стоявший неподалеку от этого своеобразного мехкема [163] Шот одобрительно крякнул и со спокойной душой вновь запустил руку в огромный котел, где еще плавали куски остывшей говядины. К нему подошел уставший после танцев и скачек и изрядно проголодавшийся Тутук:

«Не ешь в одиночку, ни с кем не делясь, как это делает ногайский князь!»

— А-а, это ты, мой славный нарт Сосруко! Может, украдешь огонь во-о-он от того костра и мы здесь зажжем свой? Мясо разогреем.

— Ох, мой воробышек! Неужели еще не наклевался?

— Я тебе вот что отвечу. Правильно говорят: печаль желудка скоро забудешь — не скоро сердца печаль. От себя добавлю, что и радость желудка тоже не бывает долговременной.

— Подожди-ка! — насторожился Тутук. — Что там происходит?

Люди, посланные в княжеский хачеш за панцирем, подняли отчаянную суматоху. Кто-то завопил:

— Панцирь пропа-а-ал!!

Множество народу, толкаясь и спотыкаясь, бросились к дому.

— Украли! Украли-и!

Не тронулись с места только Канболет, Карабин-Кара и оба Хатажуковы. Канболет был огорчен, Кубати, хотя не подавал виду, рассержен, Кургоко оскорблен, а старик Карабин-Кара до чрезвычайности заинтересован и оживлен не по возрасту:

— Главное, — веско, но, правда, излишне торопливо, изрекал он, — надо выяснить, дело ли это рук человеческих или, напротив, сил сверхъестественных. В первом случае следует бросить волчью жилу в огонь, и тогда рука у вора скрючится. Вопрос только в том, что вор, может быть, не на виду у нас, а уже далеко отсюда. И еще: где взять волчью жилу? Вот идет старая колдунья Хадыжа. Может, у нее как раз имеется эта…

— Ох, Кара, — усмехнулась старуха. — Поищи колдунью у себя дома, на женской половине. Век бы твои умные речи слушала, да боюсь, уши не выдержат. Простодушный патриарх не понял шутки:

— Если болят уши, три утра подряд, натощак, плюнь через порог, вставив большой палец между зубами…

— Плюйся сам. А меня от твоих слов уже лихорадка трясти начинаете

— Лихорадка? Бросайся в одежде в воду — выздоровеешь.

Хадыжа обратилась к Кургоко:

— Послушай меня, князь. Я знаю больше, чем другие люди, хотя я не колдунья и не какая-нибудь жештео. Почти все из того, что я знаю, — свойства разных трав и особенности людских хворей — доступно любому человеку, но некоторые тайны, даже касающиеся тебя, Кургоко-пши, умрут вместе со мной. Ох, что-то не то я говорю. Поосторожнее мне бы надо… Так вот слушай: панцирь, конечно, украл один из шогенуковских прихвостней. В этом можешь нисколько не сомневаться. Я все сказала.

— Я думаю, эта старая женщина говорит правильно, — сказал Тузаров.

— Я тоже так думаю, но откуда она знает? — ответил Кургоко.

— Я людей знаю! — заявила Хадыжа.

— Уверен — она права, — с еще большей настойчивостью повторил Канболет.

— Нет, теперь послушайте меня, — встрепенулся Карабин-Кара.

Хвала богам, я уже наслушалась, замахала руками Хадыжа. Ты мне столько дал советов, что и я должна подарить тебе хоть парочку своих. Первое: пей отвар корпя андыза [164]. Он помогает от поноса, а тебя спасет от недержания слов. И второе: не сей проса на голых скалах. — Бойкая старуха, приветливо улыбнувшись Кубати и смерив остальных мужчин чуть презрительным взглядом, гордо удалилась.

Тузаров и Хатажуков с недоумением переглянулись и тут же, чтобы не расхохотаться, отвели взоры.

В это время дождь хлынул по-настоящему, пришлось поспешить в дом. Да и пора было начинать основное праздничное застолье.

* * *

Хатажуковы медленно миновали поле, на котором заканчивалась жатва, и так же не спеша продолжали ехать в сторону коаже, откуда подул ветерок и донес приятный запах вареной тыквы: сейчас почти во всех семьях хозяйки заготавливали впрок это излюбленное в народе кушанье.

В воздухе вокруг лошадиных морд вились слепни и мухи, но не отваживались садиться на животных, чьи шкуры были протерты уксусным настоем из листьев и зеленой кожуры грецких орехов. Гнедой конь Хатажукова-старшего словно почувствовал, что его задумавшийся хозяин сейчас далек и от этой дороги, и от этого луга, покрывшегося бесподобно густой и сочной отавой, и потому смело свернул на травянистую поляну и там остановился. Его примеру последовал и конь Кубати. Оба Хатажуковы отпустили поводья, не стали мешать своим четвероногим друзьям.