Страшная дорога свободной личности

И долго я лежал в дремоте жуткой,
И вот повеяло: «Усни, мой бедный друг!»
И я уснул; когда ж проснулся чутко —
Дышали розами земля и неба круг.
И в пурпуре небесного блистанья
Очами, полными лазурного огня,
Глядела ты, как первое сиянье
Всемирного и творческого дня.
Что есть, что было, что грядет вовеки —
Всё обнял тут один недвижный взор…
Синеют подо мной моря и реки,
И дальний лес, и выси снежных гор.
Всё видел я, и всё одно лишь было —
Один лишь образ женской красоты…
Безмерное в его размер входило, —
Передо мной, во мне — одна лишь ты.
О, лучезарная! тобой я не обманут:
Я всю тебя в пустыне увидал…
В моей душе те розы не завянут,
Куда бы ни умчал житейский вал.
Один лишь миг! Видение сокрылось —
И солнца шар всходил на небосклон.
В пустыне тишина. Душа молилась,
И не смолкал в ней благовестный звон.

Именно после третьей встречи Соловьев разовьет свою философскую систему, в центре которой будет стоять София — душа мира. Он подчеркивал, что она есть не плотское начало в Боге и не женская природа сама по себе в ее конкретной изменчивости, но космическое существо, вдохновившее Бога на творение и объединяющее Его с земным миром.

Страшная дорога свободной личности — 10

Илья Росляков / Газета «Суть времени» № 529 / 16 апреля 2023

Главное здесь в том, что любовь без телесности невозможна. В этом высшее обоснование борьбы за наш материальный мир, за его сохранение, развитие и преображение

Русский культурный ренессанс конца XIX — начала XX веков обычно называют серебряным веком. Этот термин неудачный — он происходит из сатирической брошюры 1913 года «Вседурь. Рукавица современью», в которой высмеивалось ухудшение русской литературы и говорилось: «Пушкин — золото; символизм — серебро; современье — тускломедная Вседурь». В 1920-е годы понятие «серебряный век» применяли для того, чтобы покритиковать модернизм, и опять в контексте «заката» русской культуры: от золотого века к серебряному, потом к медному, потом к железному. Далее, уже в эмигрантской среде, серебряным веком стали называть всю культуру предреволюционных десятилетий.

На самом деле изображение этого периода как чего-то вторичного в сравнении с периодом начала XIX столетия (золотым веком) — очень спорно. Так называемый серебряный век самобытен — это время очень насыщенное, и не только в культурном смысле. Тогда же шел интенсивный поиск путей дальнейшего развития России, осуществлявшийся национальной интеллигенцией. Революция фактически родилась из горнила этого поиска. Потому без обращения к серебряному веку нельзя понять всего того, что произошло потом в нашей истории, и какой дальнейший путь может существовать для нас сегодня.

Философские, религиозные и культурные изыскания часто получали в тот период мистический уклон. Это выражалось не только в моде на оккультизм, в практике спиритических сеансов, которая распространилась в среде дворянства и аристократии и которую Толстой высмеял в своей пьесе «Плоды просвещения», но также в появлении визионеров, людей с определенным мистическим потенциалом.

В конце XIX века была написана работа, которую современники назвали первой мистической книгой в России и сопоставляли с текстами западных визионеров, такими как цитированные нами тексты Якоба Бёме. Речь идет о книге Анны Шмидт «Третий Завет» (третий, разумеется, после Ветхого и Нового). Шмидт считала себя alter ego Владимира Соловьева. Не преувеличивая значения этой фигуры, мы не можем не рассмотреть ее именно как носительницу особого опыта.

Анна Шмидт происходила из небогатой дворянской семьи. Отец ее, работавший чиновником, был сослан за растрату и подлог в Астрахань. Последовав за ним вместе с матерью, она перебивалась случайными заработками; лишь в 43 года вернулась в родной Нижний Новгород и нашла себе место корреспондентки в местных изданиях. Семьи у нее не было.

В редакции «Нижегородского листка» Шмидт пересекалась с Максимом Горьким, работавшим там же. Вот как он описывал свое впечатление от нее: