Страшная Мария

Опухоль с поврежденного глаза Марии Потаповна согнала примочками уже на третий день. Осмотрела его.

— Чудо, касатка! Зрачок испорчен самую малость. Вилка-то, знать, скользнула по глазу и в кость уперлась. Не горюй, сохраню тебе глаз, даже видеть им будешь.

Рассосался под глазом синяк, исчезла боль. Пора бы и к партизанам уходить. Но от нервного напряжения или от простуды (все же в пещере на камне не тепло было лежать в мокрой одежде) у Марии все тело покрылось зудящими лишаями. Поневоле пришлось задержаться у Потаповны.

— Ничего, и с этой хворью справимся, — пообещала старуха.

Она утром и вечером стала делать Марии ванны. Поставили в куть большую кадку из-под солонины, нагревали в русской печи воду, запаривали в кадке корни смородины и шиповника, луковую шелуху, листья мать-мачехи и еще чего-то. Мария сидела по горло в густом настое и вылазила вся красная, распаренная.

Потаповне было под семьдесят. Но старуха сохранила удивительную силу и выносливость. Она, не сгибаясь, носила на коромысле ведра с водой от ручья, легко вытаскивала из печи пудовые чугуны, хотя ростом похвастаться не могла и выглядела отнюдь не богатыршей: сморщенная, высохшая до черноты. А проворство, поди ж ты, как у молодой!

К Марии тоже стала возвращаться сила. В избе она помогала Потаповне во всем. Однако за двери старуха ее не выпускала. Заимка стояла в лесу, и не часто здесь появлялись посторонние люди, но Потаповна все равно остерегалась: не ровен час, заметит Марию недобрый глаз.

А спала Мария в печке. Печь у смолокура была необыкновенная. Зимой на заимке в добрые времена останавливались артели мужиков, приезжавших валить лес. И Потаповна на всю артель пекла хлеб, варила в чугунах и глиняных горшках щи и кашу. Поэтому печь сложили громадную. И служила она не только для приготовления пищи. По субботам, когда лесорубы уезжали домой, Исаич и Потаповна мылись в печке, как в бане. Они переселились из Вологодчины, а там заведено было мыться в хорошо прогретой русской печке.

Мария залазила в широкое чело, подстилала под себя дерюжку, а на шесток под голову клала подушку. Старуха уверяла, что спать в печке Марии необходимо для здоровья.

— Ночью-то в сухом тепле кожа открывается, всякая хворь с потом выходит, — говорила она.

Нежданно-негаданно печь спасла Марию.

Как-то ранним утром — Мария еще не успела вылезти из печки — к заимке подъехали двое беляков. Был бы в ограде пес, он бы еще издали облаял чужих. Но собака накануне увязалась за хозяином, когда тот отправился в очередную поездку с бочкой дегтя. Ладно Потаповна заметила непрошеных гостей из сараюшки, куда вышла за дровами, собираясь печь блины. Она успела вернуться в избу. Но каратели были уже так близко, что для Марии не оставалось ничего другого, как затаиться в печке. Для маскировки Потаповна сунула туда два чугуна и уложила клетку дров.

Когда беляки вошли в избу, старуха щепала лучину, делая вид, что готовится затопить печь.

— Здорово, Потаповна! — заискивающим тоном сказал белобрысый прыщеватый малый, внук старовера Куприянова.

Каратели взяли его в свой отряд недавно, он еще не привык властно покрикивать на мужиков и баб. Кроме того, он привел к Потаповне своего унтера, чтобы она избавила его от срамной болезни, и заноситься при таких обстоятельствах никак не годилось.

— Здорово, ежели не шутишь, — отозвалась старуха.

Тучный унтер молча снял фуражку. Гнуть спину перед лекаркой он не собирался. Хотя и ждал от нее исцеления, но сразу решил показать власть. Пусть знает старая хрычовка, что она в его руках, а он шутить не привык.

— Давай, растапливай печь поживее! — сказал он, заметив на лавке возле печи горшок с тестом. — Страсть как уважаю блинчики с пылу с жару.

Потаповна сунула лучину в чело, принялась высекать кресалом огонь. Искры сыпались, но фитиль из тряпок, заткнутых в пустой патрон, никак не загорался.

— А эта бочка с какой бурдой? — унтер погрузил пальцы в настой.

— Для лечения, знамо. От всяких поганых хвороб годится. От мужичьей беды в первую голову. Теперь солдатня частенько требует, вот и заготовила впрок, — пояснила догадливая старуха.

— Гм-м, гм-м… — кашлянул унтер. — Ты, кажись, старуха — жох. Такое лекарствие и мне потребно.

— Бери тогда ковш да пей сколько влезет, — махнула рукой Потаповна. — Чем больше осилишь, тем лучше. Всю погань выгонит!

Она протянула унтеру берестяной ковшик. Унтер растерянно посмотрел на этот объемистый черпак, на громадную кадку с настоем, словно ему предстояло опорожнить ее всю. Знаменитой знахарке приходилось, однако, верить. Он зачерпнул настоя. Осторожно отпил глоток, пробуя на вкус и опасаясь, как бы не случился подвох.

Настой, видимо, показался ему не столь уж дурным. Он отпил около стакана. Посидел, пощупал живот. Страшного вроде ничего не происходило — ни бурчания, ни рези. Тогда, покосившись на белобрысого Куприянова — дескать, что поделаешь, надо! — опрокинул весь черпак.

В другое время Потаповна и Мария покатились бы со смеху. Но теперь было не до того.