Страшная общага

Для ее пансиона выделили сразу три комнаты. Снесли стены между ними. Точнее, однажды утром эти стены – а они были несущими – просто исчезли. Вместе со стенами стянулись углы, увязли в потолке угловые балки и, кажется, появились лишние окна. Идеальное помещение для детей. Для детей, которые большую часть своей нынешней проведут в этой огромной комнате. Потому что они мертвы.

Иногда Анна выводит их на улицу. Они трепещут в воздухе, как связка воздушных шариков. Хотя почему «как»? Именно так их и видят люди. Обычные люди.

Тонкие серебристые нити, бесконечно длинные и прочные, как сталь, тянутся от их пупков к руке Анны. Она снова и снова размышляет о том, что надо придумать что-то более надежное, чтобы их удерживать. Эти нити такие тонкие. Они выскальзывают из пальцев, словно утекают сквозь них. Если так случится, то ребенок улетит в небо, подобно воздушному шарику. И опустится где-то, как шарик. И будет найден, как шарик. И проживет у кого-то, как шарик – несколько дней, пока не сморщится, не иссохнет, не превратится в пустую, безразличную ко всему оболочку. И не будет выкинут на помойку. Как шарик.

Анна уже потеряла так двоих. Она больше не хочет терять никого. Никогда.

* * *

«Тетку с шариками» считают городской сумасшедшей. Яркие длинные платья, крылатые кофты, румяна во все щеки и зеленая помада, накрученные на шее метры шарфов, кружевные перчатки, сверкающая бижутерия на исколотых ушах, на шее, на запястьях, на щиколотках – кричащая, но безобидная маска существа не от мира сего.

Анне это нравится – удобно, не надо ничего объяснять, никто не проникает – ни взглядом, ни мыслью – дальше того, что видит. Ее не боятся, только тайком покрутят пальцем у виска и через несколько шагов забудут.

В ответ она прячется за толстыми стеклами очков – прячется, чтобы лучше видеть враждебный мир, чтобы лучше защититься в случае чего. И защитить детей.

Карманы ее кофт набиты звонкими тяжелыми монетами, словно бременем, влекущим ее вниз, к земле, – в противовес связке из воздушных шаров, которые она бережно несет в вытянутой руке.

И хорошо, что никто из прохожих не догадывается, что это вовсе не воздушные шары. Лишь однажды чуть не случилась беда: прохожий поднял глаза на связку шаров и отшатнулся, сел на асфальт и, раскрыв рот, проводил ошарашенным взглядом Анну.

К счастью, шок его был так велик, что он ничего не успел предпринять. Анна поняла, что он видел детей. Видел их так же, как она, – потому что страдал той же болезнью глаз, что и она. Обычный мир для нее выглядел мутно, зыбко, призрачно – настолько призрачно, что призраки в нем казались даже слишком плотными и естественными.

* * *

Эта девочка появилась у них внезапно. Просто возникла на подоконнике из ниоткуда. Первой заметил ее Коля. Обычно тихий и молчаливый, сидящий за столом и рисующий-рисующий-рисующий. Необязательно карандашом на листе бумаги. Даже просто пальцем на столешнице – он так не любил, когда Анна вытирала пыль. Он подошел к Анне и осторожно коснулся ее плеча.

Она вздрогнула.

– Что случилось, Коля? – как можно более спокойно спросила она.

Убитые дети боятся всего, что напоминает им об их смерти. Если тебя застрелили, как Колю, ты будешь вздрагивать от резких звуков, дрожать при виде молнии, бежать прочь от запаха гари. Но при этом – странное дело – тебя будет тянуть к огнестрельному оружию. Анне не с кем было поделиться своими наблюдениями. Да и вряд ли кому-то это было нужно. Она не знала больше никого, кто воспитывал бы мертвых детей.

Коля снова потрогал ее за плечо. Она даже не заметила, как погрузилась в свои мысли.

– Что случилось? – повторила она.

Коля указал рукой на подоконник.

Там, глядя снизу вверх на новую девочку, толпились все остальные дети. Цесаревич Алексей даже распахнул рот от удивления – совсем не по-императорски. Давно здесь не появлялись новички.

Анна подошла к девочке. Худенький заморыш, та взирала на Анну с опаской. Казалось, одно неверное слово, одно резкое движение – и девочка отшатнется, полетит вниз прямо с восьмого этажа.

– Тихо! Тихо, – сказала Анна, протягивая к ней руки.

Она не знала, как именно умерла эта девочка, поэтому боялась ошибиться.

– Не бойся! Иди сюда, мы тебя не обидим.

Дети, сгрудившиеся у ее ног, молчали.

* * *

Она была тощей и бледной, эта девочка, прозрачнее любого из призраков, и ни на секунду не вынимала большого пальца изо рта. На руках и теле синяки, в одежду набился песок. Этот песок больше всего злил Анну. Он появлялся снова и снова, сколько бы она ни вытряхивала ее одежду. Песок появлялся, синяки не сходили, бледность не пропадала. А это означало только одно – девочка так и не была похоронена. Ни через три дня, ни через неделю – никогда после смерти.