Страшная сказка

Все равно что биться о глухую стену, подумала я спустя час. У меня ничего не вышло – только сел голос и я ужасно продрогла. Холод пробирал до костей, минуя свитер и утепленную куртку и добираясь до сердца ледяным студнем. Даже ярость, все еще тлеющая в моей груди, была бессильна против лютых заморозков майской ночи. Слабовыраженная боль в лодыжке – запоздалая, отрезвляющая – сменилась ноющим покалыванием. Выбившись из сил, я тяжело вздохнула и легла на пропахшую сыростью землю. Прислушалась. В этой части леса ночная жизнь кипела разношерстными криками, шорохами, хрустами. Мне даже на одну сумасшедшую секунду послышалось, что меня кто-то звал.

На грани между сном и реальностью я вспомнила, что практически ничего не ела сегодня. Из живота раздавались какие-то поистине ужасные звуки, веки становились всё тяжелее, и я с готовностью погрузилась в беспокойную, наполненную лесными шебуршаниями дрему.

Меня разбудил приснившийся кошмар: огромный ротвейлер нёсся на меня со всей своей собачьей скоростью. Проснулась я сонная, и какое-то время у меня дергались ноги – наверное, я все еще пыталась убежать от взбесившейся псины.

От боли, стрельнувшей мне в лоб, я, словно утопающий, внезапно вынырнувший на поверхность, жадно втянула в легкие предрассветный воздух. Чувствуя головокружение, я оглянулась: солнце освещало холмистые склоны, и я наконец увидела свою ногу – опухшую, раздутую и окровавленную. Бурая искалеченная плоть, точно мертвый безобразный обрубок, притягивала взгляд как магнит. Сглотнув, я постаралась отогнать страх, но он все равно сковал мне грудь тугим кольцом. Я сжала в отчаянии зубы и попыталась высвободиться, но добилась только одного – ногу словно бы в одну секунду укололи тысячами иголками.

Вздохнув, я закрыла лицо руками. Положение было ужасным, если не катастрофическим. Я одна, без еды и воды, в самой чаще леса, из-за ноги я не могу сдвинуться с места, и ни одна живая душа не знает, где я. Вдруг – и это показалось мне отголоском кошмарного сна – я услышала звуки ломающихся ветвей и сильный хруст вдалеке. Звук был такой, будто кому-то резко переломили пополам позвоночник.

Соф, сейчас же возьми себя в руки, скомандовала я себе, весьма некстати вспоминая истории о голодных волках, которые рассказывал мне в детстве папа. «Это всего лишь заяц вышел добыть себе завтрак. Милый, славный зайчик…», – говорила себе я, замерев в полусидячем положении.

– Софи! Софи Майер! – прокричал кто-то в глубине чащи.

«Разве зайцу может быть известно мое имя?» – тупо подумала я, оборачиваясь на крик.

– Софи! Откликнись, ты здесь? Софи! – прозвучало где-то вдали. И потом, через минуту, снова: – Софи! Софи Майер!

Я прикусила губу, заколебалась. Мне удалось распознать звавший меня голос: он принадлежал мужчине 45 лет, добродушному толстяку – шерифу полиции Лаундервиля (хотя формально в Ирландии нет такого звания, мы, лаундервильцы, на английский манер прозвали Морриса шерифом).

Я провела страшную ночь в лесу и чувствовала себя до бессилия изможденной, но мозги у меня еще соображали. Шериф звал меня по имени, намеренно ища в лесу следы моего присутствия, а это означало только одно: родители разоблачили мой побег и обратились в полицию за помощью.

Пока я, закусив губу в попытках найти выход, буквально ощущала, как трещат от напряжения сосуды в голове, голос мужчины отдалялся, мчась за хозяином вглубь леса – слишком быстро, как мне тогда показалось. Я смотрела вдаль, сквозь пушистые ветки сосен; колыхающиеся деревья, выросшие на высоких холмах, казались размытыми, нечеткими, на меня словно нашло оцепенение.

У меня было всего два варианта: промолчать и тогда, скорее всего, умереть здесь, в одиночестве, от голода и жажды или откликнуться и позволить Джеку Моррису совершить героический подвиг. Выбор был, хоть он и дался мне с трудом. Я выбрала второе, и пока мистер Моррис пробирался ко мне через сплетенную, как нити шерстяного одеяла, стену деревьев, я понимала, что не смогла бы поступить иначе. Я думала о Мии и о том, что она бы этого попросту не перенесла.

Два дня спустя я лежала у себя на кровати и читала роман Чарльза Диккенса. Книга действовала на меня как анестетик, отвлекая от неприглядной реальности и заставляя забыть многое из того, что произошло потом, когда шериф города спас мне жизнь.

Хотя всё мне забыть не удалось: например, разъяренный взгляд матери, когда меня, посиневшую, доставили в отделение скорой помощи. Врачи диагностировали у меня сильнейшее переохлаждение и вывих лодышки, и это не беря в расчет многочисленные порезы и ушибы, разукрасившие мое лицо и руки наподобие театрального грима.

– Ты хоть можешь себе представить, как мы с твоим отцом волновались, или у тебя за последние дни напрочь мозги отшибло?!

Я молчала, устало откинувшись на спинку сидения. По всему телу словно пустили электрические заряды, я чувствовала себя грязной, глупой и крайне измотанной.