Страшная сказка

Раздраженно застонав, я рухнула на кровать, и пока солнце спускалось всё ниже, а мой голодный желудок рычал не хуже злого изголодавшегося зверя, у меня из головы никак не шло выражение лица Мии, когда мать произносила слово «Крослин»: оно сияло, будто ослепленное всем золотом солнца и всем серебром звезд, когда-либо горевших на этом свете. Эти мысли не отпускали меня, я думала об этом и тогда, когда хлопнула входная дверь, в дом влетели веселые голоса и шаги Мии, приближаясь, стали всё звонче стучать по ступеням.

В комнату ввалилась сестра – раскрасневшаяся, запыхавшаяся, в обеих руках зажаты натянутые до предела пакеты.

– Привет, – она посмотрела на меня, и энтузиазма в ее лице немного поубавилось.

Девочка бросила сумки на кровать и, не глядя на них, подошла ко мне.

– Соф, не обижайся на меня, – она присела рядом и впилась мне в лицо своими большими светлыми глазами.

Еще одна попытка, дорогая? Не смотри на меня своими расширившимися озерцами, я все равно с тобой не заговорю.

– Я понимаю, всё произошло так быстро, я сама еще не до конца свыклась…

– Всё нормально.

Резкий, слишком быстрый ответ слетел с моих губ минуя аналитический аппарат. Словно загодя прокрученные, обсмакованные со всех сторон слова только и ждали этого обеспокоенного вида, этих приподнятых, умоляюще-просящих изгибов бровей. Ждали этих чертовых крупинок, собирающихся у края нижних век.

Строя засаду и выжидая время, чтобы в один момент выпустить ложь на волю.

Никогда в жизни мне не приходилось прилагать таких усилий, чтобы выдавить из себя жалкое подобие улыбки.

– Правда? – брови Миа взлетели, зрачки ее расширились, а рот в неверии полуоткрылся. Похоже, она не могла поверить, что я так быстро отойду.

Боже, какая ты еще глупая.

– Ну конечно. Крослин – это такие возможности, такие перспективы… – как попугай, повторила я слова матери. Несмотря на душивший горло въедливый ком, я очень старалась, чтобы мой голос звучал как можно искренней.

– Ох, Соф…

Клюнула. Поверила, блин.

Тело её обмякло, словно с плеч девочки в одночасье убрали тяжеленный груз, и она неуверенно рассмеялась.

– Хорошо, что мы поговорили, – она облегченно улыбнулась. – Я не хотела уезжать не помирившись.

Уезжать… Ну зачем она это сказала?

Миа наклонилась ко мне и обняла меня так крепко, как может обнять только девятилетняя девочка. Душа меня своим легким цветочным запахом, медленно убивая во мне что-то, что без нее, Мии, давно бы сдохло.

Кто-то, не помню кто, сказал: «Бойтесь объятий, они скрывают истинное лицо». Боюсь, у меня в ту минуту было такое выражение лица, что увидь его, Миа бы уже не с таким воодушевлением рассказывала бы мне о своих планах и надеждах на Крослинскую среднюю школу.

* * *

Следующие дни я помню смутно. Всё смешалось, потонуло в какофонии сборов, свежевыстиранных рубашек и слоенных пирожков, испеченных матерью в день перед отъездом сестры.

– Ты будешь скучать по мне? – спросила Миа, когда мы лежали на моей кровати. Ножка сестры слегка подрагивала, отбивая известный только ей ритм, правая рука рассеянно поглаживала левую руку.

– Я буду, – позевывая, ответила девочка на свой же вопрос.

Сумерки тянули за собой очень светлый, очень теплый майский день. Завтра Миа уезжала из родного дома.

– Я тоже буду, – прошептала я, смотря на трепыхающиеся ресницы сестры.

Коснувшись губами её лба, я вдохнула едва уловимый запах мяты и вдруг почувствовала, как глаза стало жечь едкими слезами.

Черт возьми, Соф, ты не расплачешься.Не смей. По крайней мере, не здесь. Не тогда, когда она вот так вот прилегла на твое плечо, умиротворенно дыша и безмятежно улыбаясь чему-то краем губ.

Сжав зубы, я аккуратно приподняла ее тоненькую руку, минутой раннее вцепившуюся мне в запястье, отвернулась и, встав с кровати, стремглав бросилась на первый этаж. Кеды, куртка, железная ручка двери – мне срочно был нужен свежий воздух.

Город, казалось, замер: остановилось движение машин, исчезли суетящиеся люди-муравьи; всё застыло, омертвело. Какой-то бродяга, оторвавшись от мусорки, пошатывающейся походкой вышел на тротуар, пал на колени и, вздернув голову вверх, застонал отчаянным, нечеловеческим криком: «ЗА ЧТО?! БОЖЕ, ЗА ЧТО ТЫ ТАК СО МНОЙ??» Сглотнув, я подумала, что совсем не прочь к нему присоединиться.

Как-то так вышло, что я бродила по улицам всю ночь напролет. Дико замерзнув, я из-за упрямства не стала возвращаться домой. Долгая ходьба отвлекала, отрезвляла – совсем чуть-чуть, но я была благодарна и за это.

Вернулась я домой тогда, когда солнечные блики, словно проворные чешуйчатые змейки, зашевелились на распахивающихся окнах домов, предвещая яркий, погожий денек. Давно в Лау не было такого чудесного утра, подумала я, подымаясь на крыльцо и открывая входную дверь дома.

На кухне, около плиты, стоял отец и варил кофе. Криво улыбнувшись на гомерический хохот, доносившийся из радиоприемника (шла какая-то драматическая постановка), я подошла к отцу.

– Доброе утро, пап.