Страшнее смерти

«Что-то сегодня не так», – эта мысль пришла ему в голову, когда он стоял у края дорожного полотна, обозревая трассу 93 в обе стороны. Пост при въезде в город расположен аккурат на высотке. Взглянешь налево – дорогу видать километров на десять вдаль. Взглянешь направо – и вот оно – под тобою полгорода, как на ладони.

Даже в это мерзкое время, с четырёх до семи, когда все нормальные люди сопят и причмокивают в уютных постелях, здесь оживлённо. Ухая и поскрипывая, одна за одной ползут тяжёлые фуры, таща за собою громадные параллелепипеды пыльных прицепов. Теряя терпение, их пытаются обогнать, вечно куда-то спешащие легковушки-бродяжки. Величаво и чопорно, под стать океанским лайнерам, проплывают по асфальтовым водам автобусы с сонными пассажирами… Нескончаемая вереница транспортных средств, туда и оттуда, даже в это мерзкое время. «93-я» – крупная артерия и вена, а город, что раскинулся под курганом, вовсе не мал.

Утро, пол часа до восхода, будничный день. Трасса пуста. Только ветер гонит смятую сигаретную пачку вдоль по асфальту. «Повымирали все что ли?» – сказал инспектор и направился было в свою синюю будку, чтоб подремать, наплевав на устав, как взгляд его выцепил, там, далеко и внизу, на серой полоске дороги, зеленеющее пятно. «Остановлю его. Развлекусь хоть чуток», – решил инспектор и стукнул себя жезлом по ляжке.

Заскрипели усталые тормоза. Махина, проделав путь длинной в добрых полсотни метров, наконец, последний раз вздрогнула и остановилась.

Инспектор не спеша подошёл к кабине грузовика, приложил руку к фуражке:

– Лейтенант Колокольчиков. Проверка документов.

Он сказал это, и осёкся. В кабине никого не было.

«Шутки со мной шутить?!», – рассердился Колокольчиков, взобрался на высокую ступень грузовоза и заглянул в окно. Никто не прятался под дверью, кабина абсолютно необитаема.

«Может, он вышел? Поссать побежал, а я и не заметил?» – подумал инспектор, спрыгнул с подножки и обошёл фуру с другой стороны. Огляделся. Никого!

Колокольчиков впал в некое недоумение, облокотился спиной о бампер грузовика, не обратив внимания на то, что он пыльный и, наверняка, запачкает форму. Снял с головы фуражку, поскрёб пальцами лоб. И тут раздался сигнал. Сигнал такой мощи, будто одновременно затрубила сотня слонов. Колокольчикова словно подбросило. С прытью кузнечика он отскочил от бампера. Фуражка полетела в грязную придорожную лужу.

– Охренел что ли?! – заорал Колокольчиков на пустую кабину. Рука его потянулась к кобуре с пистолетом.

Машина зашипела и зарычала, как будто кто-то невидимый надавил на педаль акселератора.

– Да что же это такое?! – Колокольчиков отступил от грузовика на три шага.

Грузовик опять разразился сигналом. Таким же оглушительным. Но на этот раз музыкальным, многотональным. Колокольчиков знал эту мелодию. Едва ли найдётся кто-то, кто бы не знал её. Похоронный марш. Колокольчилькову даже было известно, что автор этого марша – Шопен.

Продолжая громыхать похоронным маршем Шопена, грузовик взревел. Из выхлопной трубы вырвалась струя чёрного дыма. Никем не ведомая громадина плавно тронулась с места, набирая скорость покатила по шоссе, удаляясь всё дальше от поста ДПС, от застывшего в идиотской позе инспектора, от его потонувшей в грязи фуражке… Понеслась вниз под горку, туда, где ещё видел сны, ни о чём не подозревающий город, и по мере её удаления, звуки похоронного марша затихали в предутреннем полумраке.

Когда они смолкли совсем, Колокольчиков осенил себя крестным знамением.

– Прости меня, господи! Прости меня, грешного! – запричитал инспектор. – Бросаю пить совсем, даже пиво. Перестаю вымогать у водителей. Перестаю изменять жене. Обещаю, господи! Обещаю!

Ни одного из своих обещаний Колокольчиков впоследствии не сдержал. Об инциденте с зелёной фурой вышестоящему начальству (да и вообще, кому бы то ни было) сообщать не стал.

Машина, под звуки похоронного марша, въезжала в город.

* * *

Это было наваждением. Третий день он не шёл из её головы. Да какого, собственно говоря, чёрта? Этот сморчок, этот дрищ, эта серость! А теперь ещё выяснилось, что и подонок, продажная шкура. Но стальная кираса на голом и мускулистом торсе, сверкающий меч в твёрдой руке, горящие бесстрашием глаза на мужественном лице… Причём здесь Пыльников? Это всего лишь сон. Настоящий Пыльников – трус и слабак. И всё же, уже третий день он шёл из её головы…

«Может быть, было совсем не так, как всё обустроил Савицкий? – начинала думать она, – с такого мерзавца станется. А Кирюшка – его вечная жертва. Но я-то поверила, гаду».

Поначалу, Молния объясняла своё наваждение и свой сон чувством вины. Пыльников – он хоть и задрот, и хлюпик, но за девять лет знакомства по школе, в подлости ею замечен не был. Чего не скажешь о Мориарти.

«Надо бы позвонить ему, сказать, что не верю Савицкому, поддержать слабачка. Ему сейчас нелегко» – говорила себе она. «Тогда и наваждение пройдёт» – убеждала себя она. «Это просто вина, просто вина…» – утешала себя она. Но образ рыцаря из сна упорно стоял перед внутренним взором.