Страшное дело

Смотрит кругом Филипп, прислушивается, а сердце бьется все сильнее и сильнее, и кровь в голове молотом стучит. А дикие, греховные мысли так и копошатся, так и гонятся одна за другой, не может он отогнать их от себя…

"А отчего бы мне не отведать сыновнего счастия? кто мне закажет? -- размышлял мужик. -- Чем я виноват, что моя баба такая старая да ледащая, а я еще в силе? Я сам себе хозяин, и что хочу, то и делаю, никто не закажет, да и разве узнает кто?"

И представил Филипп опять себе Ольгу: лежит будто она, разметалась, косы толстые по подушке раскинуты, полная грудь высоко поднимается, лицо красотой и здоровьем пышет. И еще сильнее забурлила кровь в мужике, в груди закипела, ударила в голову и отуманила ее совсем.

"Не могу… не пересилю я себя… Что мне мучиться… А! Была не была. Попытаю, что ни будет!" -- решил Филипп и, захлопнув окно, встал с лавки; поглядел на спящую жену и потихоньку на цыпочках покрался из избы.

Вышел он в сени, прислушался, слышит: шевелится Ольга. Захватило дух у Филиппа. Однако сразу не хватило смелости у него, и прошел он на навоз, постоял там немного, собрался с духом и уже храбро подошел к кровати снохи…

– - Кто тут? -- с испугом спросила Ольга.

– - Молчи, это я! -- задыхаясь, прошептал Филипп.

– - Что это ты, батюшка? Куда? -- еще более испугавшись, проговорила Ольга и вскочила с постели.

– - Молчи, не разговаривай, -- прошипел Филипп…

Ольга рванулась, но ей было не по силам бороться с дюжим, осатанелым мужиком. Она хотела было крикнуть, но он зажал ей рот…

Наутро совесть было проснулась у Филиппа, но он представил себе всю сладость своего греха, и она угомонилась. Только одно тревожило его: не вздумала бы баба жаловаться… Но, подумав немного, он решил: а да пущай попробует, я отопрусь, скажу, во сне приснилось ей, и вся недолга.

И он стал совсем спокойный, как будто ничего и не бывало.

X

Ольга же была совсем неспокойна; когда она опамятовалась и поняла, что произошло с ней, то задрожала от ужаса и отвращения и залилась слезами. Ей так горько стало, что, кажется, разорвала бы она от злости проклятого старика. "А еще отец! -- лепетала она, захлебываясь от слез. -- Что он только наделал-то? О, батюшки! Сейчас пойду свекрови скажу или домой уйду да напишу Андрею. Пусть он тогда разделывается с ним…" И она стала обдумывать, что лучше ей сделать: свекрови объявить или уйти к брату и оттуда мужу написать, но долго ничего решить не могла. Свекрови объявить ей было стыдно и страшно: знала она, что чрез нее сейчас же узнают все люди и то заговорят, что не дай бог и про другого кого слышать; к брату идти ей казалось тоже нельзя, брат мужик, как ему все рассказать? А на невестку и надеяться нечего: она не любит ее и, пожалуй, еще на смех поднимет.

"Эх, была бы у меня матушка родимая, -- подумала Ольга, -- размыкала бы я с ней горе, и научила бы она меня, и как быть, а без нее и надеяться не на кого; на мужа разве, да напиши-ка ему об этом, он с ума сойдет и, пожалуй, вот какой беды наделает".

"Помолчать разве, скрыть грех, -- стала думать Ольга. -- Может, это он спьяну, старый дурак, тверезый не посмел бы… А обозлится он как, если я объявлю про грех, не будет мне совсем житья от него".

И всю ночь прометалась баба на постели, обдумывая, как ей лучше поступить, чтобы от людей грех утаить, но ни на чем остановиться не могла. Измучилась она душой и телом и всю ночь не могла глаз сомкнуть… Настало утро, поднялась Ольга с постели и пошла в избу. Настасья уж печку топила, Филипп сидел на лавке и обувался. Он исподлобья взглянул на сноху и, заметив, что платок у нее на лицо надвинут и глаза наплаканы, отвернулся, крякнул и со страхом, невольно вдруг охватившим его, стал ожидать, что будет. Пока баба у печки возилась, он не знал, в какой угол смотреть и что делать. Только когда сели за завтрак, Филипп несмело проговорил:

– - А надо бы опохмелиться маленько, а то со вчерашнего угара башка что-то трещит…

– - Ишь что выдумал, погулял, и будет, -- сказала Настасья. -- Сегодня вот картошку садить надо, пора уж.

– - Ну, картошку так картошку, -- согласился Филипп…

Позавтракали, запрягли лошадь, поехали в поле и пробыли там целый день. Перед ужином Филипп, однако, не вытерпел, ушел в кабак и выпил. Вернулся он веселый, за ужином много говорил. А как улеглись спать, то вчерашние мысли опять забродили в его голове. А ведь ничего не сказала баба, -- знать, боится… А може, и не хочет говорить-то, може, она рада еще, подумалось ему. И он с нетерпением стал дожидаться, пока уснет Настасья…

Уснула Настасья, осторожно встал с постели Филипп и на цыпочках покрался из избы. Пробрался он в сенцы. Услыхала Ольга его шаги и перерывистое хриплое дыханье и вскочила с постели.

– - Куда прешь-то, бесстыдник этакий! Бога в тебе нет! -- крикнула она дрожащим голосом.

– - Цыц, не разговаривай! -- прошипел Филипп, задыхаясь и хватая ее за плечи.

– - Господи! Батюшка, смилуйся над моей головушкой, -- всхлипывала Ольга. -- За что погубил ты меня, беззаконник ты окаянный.

– - Молчи, дура, не то плохо будет.