Страшные рассказы

Бесполезно сопротивляясь, выдавливая из рассечённого, словно мастерски наточенной катаной, горла предсмертный полухлип-полухрип, Вера повалилась на пол, сперва ударившись головой о галошницу. Сознание отключилось; она не чувствовала, что происходило чуть позже, а после и вовсе перестала что-либо осознавать…

Когда глуховатую, но, подобно любым старушкам, умеющую превосходно слышать что не надо тётю Глашу заинтересовал и растревожил непонятный и, без всякого сомнения, страшный шум, она с три часа сидела у себя, боясь подойти ко входной двери. А любопытство гнало, гнало туда!

Наконец, перестав сопротивляться природному или, может, приобретённому желанию везде совать собственный, действительно длинный нос, тётя Глаша осторожно открыла проход в коридор, почти беззвучно и совершенно не шаркая ступила за пределы «крепости» и, собравшись с силами, постучала в квартиру по соседству.

Никто не ответил.

На всякий случай, она стукнула кулаком ещё три-четыре раза, но снова не отворяют, и вот она уже, без паузы, тянется сухонькой ладошкой к дверной ручке, поворачивает её, заглядывает в тёмные недра коридорного помещения…

А потом вопит, что есть силы в старческих лёгких, и невероятно быстро для своих возраста, комплекции и всевозможных болячек бежит назад, назад домой! И звонить, звонить, скорее звонить участковому!

Участковый, явившись на место с кислой миной, сразу же переменил мнение о той, кого он, памятуя прошлые вызовы, среди других ментов называл «полоумной восьмидесятилетней старухой». Не смущаясь боязливо топчущейся у него за спиной тёти Глаши, Семён Воронов вслух, громко вспоминал самые различные слова из богатого матерного арсенала, в том числе такие, которых не слышал даже у прожжённых, надолго упечённых за решётку преступников. Семён и не подозревал, что знает настолько витиеватые, мудрёные и сильные выражения.

Когда же он зашёл на кухню, трёхэтажный мат превратился в тридцатиэтажный. Не постеснявшись смачно сплюнуть на пол, Семён по сотовому вызвал наряд, не забыв предупредить, чтобы захватили оружие и были осторожны, «потому что тут просто чёрт-те что творится!».

Приехавшие на место убийства полицейские помимо двух растерзанных трупов обнаружили оставленные кровью многочисленные следы маленьких шестипалых лап, разбитое на осколки окно (третий этаж, квартира № 406, первая слева) и продолжающиеся багровые следы на водостоке и асфальте. Возле закрытого канализационного люка они исчезали.

К сожалению, это преступление так и осталось нераскрытым.

И, увы, подобных ему в Москве уже насчитывалось порядка двух десятков… конечно, из тех, что были известны службам внутренней безопасности.

Смерть двух молодых хорошеньких женщин тоже превратилась в вечную кошмарную загадку.

Закончив писать очередную главу, Дим Штольц опять покинул кресло и снова вышел из комнаты – рабочего кабинета. Он с лёгким беспокойством взглянул на полукруглую миниатюрную арку и в точности повторяющую её бронированную, усеянную замками дверь.

Но вот, наконец-то! Оно: тихое, точно бы неуверенное пошаркиванье. В реальности же, никто не шаркал, а скрёб – острым и длинным по мощному и металлическому.

Ни секунды не сомневаясь, Дим впустил его в пятикомнатные апартаменты.

Перебегая, оно смешно сучило лапками – смешно, если не обращать внимания на внешний вид создания и запах, и запёкшуюся в уголках отвратительного рта кровь.

Дим снял гигантский, во всю стену плакат, помещённый в деревянную, сделанную на заказ рамку; загремев ключами, отворил скрытую дверь – дорогу в шестую комнату.

Почуяв родное, оно тут же устремилось в пыльный мрачный квадрат, лишённый не только светильников, но и хотя бы единственной голой лампочки.

Дим бесстрашно зашёл следом и другим ключом на объёмной связке отворил клетку с вертикальной и горизонтальной решёткой, по толщине не уступающей ножкам кухонного стола. Клетка имела полтора метра в высоту и три в ширину. Когда замок щёлкнул, Дим отворил дверцу и запустил это к ним, после чего, закрывая «загон», вновь провернул ключ в замке до характерного щелчка.

Все они смотрели на человека, владеющего пятикомнатной роскошью: мелкие, покрытые шерстью, со злобными крохотными светящимися глазками – светящимися и в темноте красным цветом и злобой. Однако писатель не боялся их: отнюдь не ему стоит дрожать пред «ликами»… он задумался на мгновение, подключая воображение, подыскивая слово… гномов. Да, гномов.

«Может, поместить тех, кто не являлся узниками, но и не был полностью свободен от природных склонностей, – может, поместить их в свежий роман?»

Размышляя над этим, Дим отправился на кухню; в холодильнике лежал истекающий кровью двухкилограммовый кусок говяжьего мяса. Хорошо жить в одиночестве: никто не знает, никто не увидит, и некому спросить…