Страшные сады (сборник)

Он стоял на крыльце, отец Инги, весь в печальных морщинах, в криво застегнутом костюме. Руководитель Рейтерклуба, благодетель Адриана и Розелины, создатель нефов, проводник человечности и творец этих огромных бетонных сводов, что ведут к Богу… Архитектор святого, отец той, ради кого я готов был претерпеть все нелепости свадьбы… Дряхлый старик, на паперти своего жилища, смотрящий на меня как на всадника апокалипсиса, наконец появившегося… И также это был человек из закусочной, мелкопоместный дворянчик, встреченный мной и Теодором, экс-эсэсовец, прекрасно себя чувствующий во всех деревнях округи, заскакивающий пропустить стаканчик на предобеденные застолья, олицетворенные едва реальной и оттого радостно принимаемой легенды, ностальгии по нацизму, по Рейху, который должен был длиться десять тысяч лет, как символ ненависти к несговорчивым победителям, разместившимся в завоеванной стране, тот, кто подписал приказ о взятии тебя в заложники, тот, кто хотел расстрелять тебя и в итоге выслал из страны! Твой палач, папа!.. Но без былой надменности, сотрясаемый кряхтением старой собаки. Конечно же он меня сразу узнал, и, кроме того, Инга тогда вернулась в ярости, вопила о военных преступлениях, и ей понадобилось намного больше, чем та полуправда, которой она более или менее довольствовалась раньше и которую компенсировала любовью к Франции и ко всему французскому… Потому что отныне она знала, он выложил ей все начистоту, полностью, силясь оправдаться, хотя надеялся никогда не делать этого перед собственной дочерью, и в конце его рассказа Инга посмотрела на отца как на чужого. И взяла пистолет.

Только в тот момент я понял, папа, всю иронию и жестокость нашей встречи с Ингой, всю ее ложь, чтобы отдалить меня, когда она прочувствовала мой стыд, мою опустошенность и увидела связь между тобой и ее отцом, чьи преступления разом взорвали забвение памяти, на которое она давно согласилась, ранив сердце чувством вины… В мгновение ока я перевел этого раскаявшегося, благочестивого отца в разряд отступников, полусвятой, творец соборов превратился для меня в палача, в служителя ада!.. Да, она хотела, чтобы я отдалился от нее, разыграла передо мной пугающий номер с РАФ, слепила себе наспех террористское прошлое, желая оттолкнуть меня, потому что теперь ей было стыдно, но позволила себе провести со мной пару часов, прежде чем покарать себя, покаяться и нанести оскорбление своему отцу, выйдя замуж без любви за чернокожего американца, который увезет ее в изгнание… Еще я понял, что Теодор и Сэмми хотели сказать мне совсем недавно и не сумели… Я должен был рассмотреть старого дракона вблизи. Сонненшайн раскрыл объятия, сделал шаг навстречу, еще чуть-чуть, и он бы разрыдался мне в жилетку… Нет, нет… я спустился на ступеньку, чтобы сохранить дистанцию… Он стоял передо мной, пошатываясь, глотая слезы, и вся жестокость войны, с ее страданиями, мертвыми детьми, выжженными городами, разлученными возлюбленными, бесчеловечным уничтожением красоты жизни, — все это вселенское зло лавиной нахлынуло на него как окончательный приговор… Он получил то, что заслужил, и теперь был вынужден искупать содеянное ценой своей собственной крови.

Подумать только, ты, плоть и кровь этого человека, ушла, чтобы искупить его грехи, Инга!.. Помнить о тебе, а не о нем… Но мне невыносима мысль, которая отныне будет со мной всегда, что это из-за меня и из-за тебя, папа, не стало моей возлюбленной, что она подарила нам свою жизнь во искупление… Ты не поняла, Инга, ты не должна была ничего искупать, ты виновна не больше, чем я или кто-либо другой… Нацизм не передается на генном уровне, ты приняла наследство, чтобы взвалить его на себя, заставить работать свою память, и это было хорошо, я бы взял тебя в жены такой, немкой и дочерью эсэсовца, и как раз именно поэтому!

Я спустился на ступеньку вниз и спросил: если бы я захотел жениться на Инге, если бы я пришел за благословением к нему, к тому, кто чуть не забрал у меня моего отца, к тому, из-за кого меня вообще могло бы не быть, что бы он мне ответил?.. Я бы хотел, чтобы ты был там, па, и чтобы это твою руку он омывал своими слезами. Он утвердительно кивал головой, но ни слова не слетело с его уст. Возможно ли измерить раскаяние, оценить его искренность?.. Я сумел лишь еще добавить, что он убил свою дочь уже давно, в тот день, когда выслал первого еврея, казнил первого сопротивленца. А теперь у него так много денег, он так уважаем и всеми прощен, так безнаказан, так прогнил от этого рая на земле… Больше я не мог говорить, понимаешь, не мог, не хотел изливаться перед ним, не хотел рыдать вместе с ним… А в глубине дома, я слышал, плакала женщина. Я оставил свой букет герру Эрвину Сонненшайну. Инга слишком дорого заплатила за то, чтобы он был этого достоин. Уверен, что ты сделал бы то же самое, па…

И именно там в моей памяти всплыло стихотворение о разорванном круге, и я прочитал ему последнюю строфу: