Страшные сказки дядюшки Монтегю

Должен признаться, мне было весьма приятно отстоять свою точку зрения. Дядюшка же, словно забыв обо мне, направился к окну, раздвинул шторы и уставился во мглу. Губы у него шевелились, но до меня не долетало ни звука. Выглядело это так, будто он беззвучно, одними губами, говорил что-то кому-то за окном. Я там никого не видел. Впрочем, даже если бы у дома собралась целая толпа суфражисток[5], в таком непроницаемом тумане мне бы их все равно не было видно. В то же время отрешенное выражение, с каким дядюшка смотрел на улицу, не на шутку меня озаботило.

– Сдается мне, Эдгар, тебе пора домой, – вдруг ни с того ни с сего заявил он.

У меня екнуло в груди. Туман, как я уже говорил, был по-прежнему плотным и отнюдь не располагал к прогулкам, да к тому же мне не хотелось оставлять дядюшку в таком странном расположении духа. И коль скоро именно заданный мной вопрос выбил его из колеи, я решил исправить содеянное и для этого выманить у него еще одну историю.

– Сэр, я хотел вас спросить… – начал я.

– О чем, Эдгар?

– Об этой позолоченной раме. – Я показал на нее пальцем. – Мне интересно, что в ней такого «проклятого» или «злосчастного».

– Тебе и правда это интересно? – ухмыльнулся он. – Я-то полагал, что бредни глупого старика тебя уже порядком утомили.

– Ничего подобного, сэр, – ответил я. – Наоборот… То есть я хотел сказать, что не считаю вас глупым.

– Мне приятно это слышать, Эдгар.

На этом мы без лишних слов вернулись каждый в свое кресло. Дядюшка Монтегю молитвенно сложил руки перед лицом, потом опустил их на колени, откинулся на спинку кресла и начал рассказывать.

Позолоченная рама

Услышав, что мама вернулась, Кристина и ее сестра Агнес наперегонки сбежали по лестнице. Миссис Уэбстер ездила на встречу с семейным поверенным в Лондон и наверняка возвратилась с гостинцами.

– Так, девочки, – сказала она, когда они подбежали к ней в холле. – Я вижу по вашим лицам, что вы ждете гостинцев, но их больше не будет. Мистер Анвин говорит, что нам пора начинать жить по средствам. Он, конечно, отвратительный, никчемный наглец, но в нынешних обстоятельствах мы вынуждены его слушаться.

– Мама, значит, мы бедные? – спросила Агнес.

– Разумеется, нет, – ответила Кристина. – Не говори глупостей.

– Мы не бедные, – сказала мама, отдавая плащ служанке по имени Ева. – Но и далеко не богатые, мои крошки. Совсем не богатые.

– Мам, а это что такое? – спросила Агнес и взяла в руки довольно увесистый сверток, который стоял, прислоненный к стене.

У Кристины загорелись глаза: выходит, мама все-таки что-то им привезла.

– Ах, это, – вздохнула мама. – Знаете ли, ваша тетушка Эмили затащила меня на небольшой аукцион в пользу… в пользу… короче говоря, в пользу тех, кто нуждается еще больше нас. И я купила там вот это. – Она надорвала сверток, и на свет показался угол резной позолоченной рамы. – Мне повезло, все вместе обошлось по цене одной рамы. А теперь, девочки, пожалуйста, оставьте меня. До ужина мне надо переделать кучу дел, а еще я обязательно должна вздремнуть. Разговоры об экономии ужасно утомляют.

Когда мама ушла к себе, Кристина сжала кулаки, топнула ногой и сквозь зубы посетовала на материнскую бесхарактерность:

– Как она могла потратить наши деньги на такую дрянь? Она ведь даже не помнит, для кого собирали деньги на аукционе. Наши деньги запросто могли попасть в руки к кошмарным людям, которые бедные только из-за того, что не хотят работать. Отец Пенелопы говорит, что подобными субъектами Лондон прямо-таки кишит.

Ева громко цокнула языком и покачала головой.

– Как тебе не стыдно, – упрекнула она. – Ваша мама очень добрая.

– Кто ты такая, чтобы делать мне замечания, – огрызнулась Кристина. – Тебе, наверно, весело думать, что нам суждено обнищать.

– Ты не знаешь, что такое быть бедным, – сказала Ева.

Кристина уже открыла рот, чтобы поставить прислугу на место, но Агнес ее перебила:

– Отстань от Евы, Крис. Она не виновата, что мама не купила нам подарков.

Тут в прихожей снова появилась их мама, причем с таким многозначительным видом, что Кристина решила, будто она все слышала. Мама взяла раму и освободила ее от бумаги.

Оказалось, что в позолоченную раму был вставлен портрет, сделанный давным-давно в каком-то фотоателье. На нем была запечатлена темноволосая девочка приблизительно Кристининых лет с улыбкой Моны Лизы на губах. Какой черт дернул маму приобрести этот шедевр?

– Ева, не будете ли вы так любезны? – сказала мама. – Не повесите ли эту штуку вместо вон той тоскливой акварели?

Кристина помнила, что «вон ту тоскливую акварель» мама купила в прошлом году на таком же непонятном аукционе.

– Разумеется, мадам.

– Благодарю вас, Ева.

С этими словами мама ушла наконец вздремнуть. Ева сняла со стены акварель, повесила на ее место фотографию и, покончив с этим делом, удалилась на кухню. Агнес сказала, что ей надо дописать письмо бабушке, и поднялась на второй этаж.