Страшные сказки для дочерей кимерийца (СИ)

Нет, такого ребенка нельзя отдавать на поругание мерзавцам, подобным Селигу. Боги просто не простят подобного.

Боги — они ведь очень это любят, сначала допустить на земле какое-либо непотребство, собственным невмешательством и попустительством в жизнь его провести, а потом на людей еще и обидеться, что те не пресекли вовремя. Боги — они такие.

Впрочем — при чем тут боги?

Просто — нельзя так.

Уж больно девочка славная. Лошадей любит, в оружии разбирается, не то что пелиштийские придворные дамы. Жаль, совсем еще маленькая, в брачный возраст нескоро войдет, не раньше чем зимы через три-четыре, а то прекрасная получилась бы жена для старшего сына…

Младший — глупец, он не поймет, ему изнеженных придворных притворщиц подавай, а вот Сайлууман бы на вес золота оценил такую жену. Жену-подругу, жену-помощницу, умеющую и с коня на полном скаку не свалиться, и арбалет правильно зарядить. Жаль, мала она еще, а то можно было бы сразу…

Впрочем, чужие дети растут быстро. Мигнуть не успеешь, а эту пигалицу уже за кого другого выдадут. Нет, надо обязательно с Конаном поговорить об этом, заранее чтобы. Со свадьбой можно и не торопиться, несколько зим быстро пролетят, да и Сайлумаан к тому времени, дай-то Иштар милосердная, в разум войдет и перебесится. Но переговорить заранее надобно.

И не только переговорить. Вообще чтобы все, как полагается. Чтобы все видели и знали — не трожь! Просватано! Калым, наверное, тоже сразу же внести стоит — для пущей уверенности. И не простой — королевский калым! Чтобы не смел никто и заикнуться, будто Закарис для старшего сына пожадничал, негодную плату за драгоценный товар положил. Да! Именно так и надобно поступить.

Но сначала — вырвать драгоценный товар этот из гнусных лап наглого вора.

Закарис еще больше нахмурился.

Решено!

Он не будет ждать отставших слишком долго. Два дня — вполне достаточный срок. Не успеют — сами виноваты. А он завтра же прикажет сворачивать лагерь и отправляться к Шушану. И медлить в пути он не станет!

***

Лайне открыла глаза.

Почему-то это простое действие потребовало неожиданно много сил, даже дыхание участилось. И что-то подсказывало, что шевелиться не стоит.

Предчувствиям Лайне доверяла, а потому закрыла глаза обратно и попыталась вспомнить, что же такое с нею могло произойти, от чего саднящая резь обволакивает кожу липкой пленкой, а ноги болят так, словно коленки из них выломали, а взамен воткнули два раскаленных булыжника.

Она что, слишком долго играла в снегу и подхватила зимнюю лихорадку? Да нет, не похоже. Лайне уже сподобилась ею переболеть. Слабость была такая же, и голова так же горела, словно ее в печку сунули. Но ноги не болели тогда. Совсем. Зато грудь — болела. И горло. И было ощущение, что накрыли тебя скверно выделанной шкурой, мех которой осыпается от малейшего прикосновения. И этот мех щекочет нос изнутри и забивается в горло, заставляя чихать да кашлять, и кашель гулкой болью отдается в голове.

Сейчас кашля не было.

Что же тогда?

А, ну да. Она наверняка опять свалилась с отцовского жеребца.

Отец запрещал, страшными карами грозил, боевой конь не игрушка и все такое. И как же после всего этого, скажите на милость всех богов, могла она не попытаться?! Вот и попыталась. Знатно так. Всеми костями о выложенную булыжником мостовую. Высота у Грома приличная, даже отец с трудом запрыгивает. Падать с такой — одно удовольствие …

Хотя, нет, подождите… это давно было. Больше года тому. Летом еще. И не так уж сильно она тогда разбилась, никто и не заметил даже! Сама же Грома в стойло отвела, словно и не было никаких попыток. Хотя и висела при этом на уздечке, словно куль безвольный, только что ноги самостоятельно переставляла.

Но если не падение с отцовского жеребца и не зимняя лихорадка — тогда что?

Лайне вздохнула поглубже — и ощутила зудящее жжение в натянувшейся коже на груди и плечах. Сухое такое жжение, даже сквозь усилившуюся боль вызывающее немедленное желание почесаться. И вспомнила.

Селиг.

Вернее, нет, не Селиг даже. Эцхак.

Это его придумка была, насчет ожог-травы.

Красивая такая травка. На каменных взгорьях растет, длинными плетями по земле стелется. Цветочки у нее меленькие, белые с голубым, пахнут приятно. Неприятности потом начинаются, когда семена созревают. Хотя и от бессемянной ожог-травы можно массу неудовольствия поиметь, но это только в том случае, если попытаешься сдуру ее выдернуть голой рукой.

Мало того что стебель ее невероятно жилист и прочен, так еще и усеян он мелкими шерстинками-стрекалами, за которые и получила трава свое название. Ладони неосторожного деруна будут страшно чесаться и гореть. А крохотные семена ядовитыми шерстинками сплошь усеяны. Еще на них есть шипы-крючочки, которыми семена прицепляются к первой попавшейся жертве так крепко, что не сразу и отдерешь…