Страшные сказки для дочерей кимерийца (СИ)

Сильный, молодой, заботливый и любящий муж — в конце концов, это безмозглое и совсем еще пока детское тело довольно скоро станет телом хотя и безмозглым, но уже вполне себе женским. При должном уходе со временем обязательно станет! А уж сделать эту безмозглую куклу счастливой и довольной опытный муж сумеет, для счастья и довольства мозгов не надо, лишние мозги в таких делах только мешают, это знает любой мужчина. Ну, может, и не любой, но мужчина умный знает точно.

Итак — что мы тут имеем? Вернее — можем иметь… Сильный, умный, заботливый муж при послушной и довольной кукле. Муж, которому будет безмерно признателен любящий и постепенно отходящий от дел своей огромной империи старик-отец…

Селиг посмотрел на туповатую и словно бы засыпающую на ходу девочку уже совсем другими глазами. Да — некрасивая. Да — совсем ещё ребенок. Но в этом ребенке скрывались невероятные возможности для того, кто сумеет приложить немного усилий. В конце концов, сласти любят не только маленькие женщины, в этом дети от них нисколько не отличаются. А еще дети любят игрушки. Конечно, никаких куколок или там свистулек он захватить с собой не догадался, но если хорошенько покопаться в ларце…

— Смотри, что у меня есть! — сказал Селиг заговорщицким тоном равнодушно сидящей на скамейке девочке и вывалил перед ней прямо на лавку содержимое ларчика.

***

Он был даже еще противнее, чем вчера.

Те же масленые глазки, те же слишком красные и вечно мокрые губы под реденькой щеточкой усиков, та же напомаженная и завитая бороденка, тот же противный кидарис на обритой налысо голове. Тот же нарочито бархатный голосочек, превращающий самые простые слова в то, о чем взрослые мужчины при женщинах обычно не говорят, а при детях — тем более. Но вчера все это хотя бы было направлено не на нее, а на Атенаис.

Лайне сидела на лавке, там, куда ее посадила охающая служанка, и смотрела на разложенные по темному дереву украшения.

— Смотри, какие они красивые. Они очень дорогие! Любая девочка будет рада носить такое. Нравятся? Смотри, как блестят! Ты меня понимаешь? Хочешь, я тебе что-нибудь подарю?

Лайне молчала, продолжая глядеть прямо перед собой. Сперва она молчала в надежде, что, если не будет разговаривать с этим противным донельзя шемитом — да и вообще не будет его замечать — он обидится и уйдет. Но теперь она молчала по другой причине.

Она думала.

Вспоминала, анализировала, просчитывала возможные варианты. Это ужасно напоминало разбор одной из партий «королевской забавы», которые так любил устраивать отец длинными зимними вечерами, когда в насквозь продуваемых залах огромного замка нет более уютного местечка, чем кресла перед камином в его кабинете. И уж, во всяком случае, было это занятие намного более интересным, чем просто сидеть на подоконнике и тупо смотреть в окно.

Этот рыхловатый ухоженный шемит, весь увешанный драгоценностями, словно витрина ювелирной лавки, ей не нравился. Но это было бы еще полбеды, хотя и не случалось такого, чтобы вдруг, ни с того ни с сего, ей начинали бы так вот сильно не нравиться люди хорошие.

Гораздо важнее было то, что и она ему тоже не нравилась.

Не просто не нравилась — она была ему противна. Его просто перекашивало от омерзения, когда он вчера был вынужден рядом с нею провести недолгое время, потребовавшееся Атенаис для того, чтобы выйти из душного пиршественного зала проветриться. Его и сегодня корежило. Может быть, чуть послабее, но корежило точно. Может, притерпелся за ночь или же просто чуть лучше держал себя в руках.

Она не обиделась вчера. И не пыталась отыскать причину подобной неприязни — как не пыталась ранее понять, почему баронесса Ользе терпеть не может лягушек. Просто приняла как данность, что вот этот человек относится к ней самой приблизительно так же, как тетя Ингрис — к маленьким и голосистым болотным певуньям, с их очаровательными выпуклыми глазками, с их прекрасными тонкими пальчиками, с их обворожительно гладкой зелененькой шкуркой в меленькую черную крапинку, которую так и хочется погладить.

Она не была уверена, что этот тип даже имя ее запомнил. Вчера, во всяком случае, с ней он так и не заговорил ни разу, все вокруг Атенаис выплясывал. Да и сегодня разговаривал так, как разговаривают взрослые с совсем маленькими и ничего еще не соображающими младенцами. Разве что не сюсюкал и не предлагал сосу, сверченную из мягкой тряпочки со сладким мякишем внутри.

Хотя он — не нянька, он, наверное, и не знает, что это такое. Да и вообще, детей он, похоже, не очень-то любит, а ее саму считает как раз таки глупым и ни на что не способным ребенком. Было бы куда более естественным, если бы он, не обнаружив в комнате вожделенной Атенаис, просто бы ушел. Так нет же.

Сидит. Смотрит на Лайне, растягивая влажные губы в фальшивой улыбочке. Разговаривать даже пытается. А во взгляде его при этом такая муторная тоска — противно, мол, а что делать?! надо… — что просто пожалеть хочется бедолагу.

Интересненько…