Страшные сказки о России. Классики европейской русофобии и не только

При этом Николай является достойным продолжателем дела Петра, на которого он очень похож (и это тоже частые сравнения у иностранцев), прежде всего своим неизбывным трудолюбием и энергией: «Здоровья крепкого и железной энергии, невероятной трудоспособности, он утомляет своих министров и секретарей работой. Все свое время и все свои силы он отдает управлению своей обширной империей, он всегда первым встает и последним ложится». «Армия, финансы, морской флот, торговля, сельское хозяйство — он за всем наблюдает, будучи предельно ответственным и честным». Единственное, что ему не под силу, — это «продажность, от которой страдает империя». Тут, как пишет де Ланьи, «его власть побеждена».

Итак, образ Николая I в интерпретации де Ланьи — это образ идеального правителя. Управляет страной этот идеальный правитель как абсолютный самодержец, он и есть олицетворение власти как таковой: «Он правит страной согласно только своим собственным намерениям, всегда сообразуясь только со своей собственной волей. Находиться под чьим-то влиянием было бы для него равнозначным отречению». Император — как Левиафан Гоббса, все нити и рычаги управления сходятся к нему, он обладает всей полнотой власти: «Религия, Бог, поп и закон персонифицируются в царе». «Указы, регламенты, решения, смертные приговоры, помилования — все зависит от императорской воли».

Но пресловутая жестокость Николая оправдана дикостью народа: «Он понимает, что его народ, который он очень хорошо знает, совершенно не способен жить при режиме, находящемся в гармонии с евангельскими заповедями». Это общее место авторов, доброжелательных по отношению к России, хотя де Ланьи к таким не относится: они оправдывают абсолютную власть, подчеркивая, что только таким образом можно управлять русскими: «Чтобы управлять таким народом, нужны кровавые и суровые законы, сеющие ужас в душах, поражающие всех, от малого до великого».

Однако нет особой нужды применять кнут, ведь народ и без того покорен и безропотен. А это является следствием крепостного права, которое ввергло народ в рабское состояние: «Приученный к покорности и ужасающему рабству, крестьянин совершенно безразличен ко всему, что его окружает. Управляющий его обкрадывает, хозяин, дабы удовлетворить свою похоть, забирает его дочь, а он благодарит его за честь, оказанную его семье».

Крестьяне — абсолютно бесправны, закон их не защищает: «Закон защищает только жизнь и имущество бояр. Крепостной, рассматриваемый как пахотная машина, не нуждается в законах; плуг может провести ночь на улице, на снегу, под дождем. То есть что еще крепостной в России, как не бродячий плуг?» Соответственно, «для крепостного нет закона, нет судов, нет правильной процедуры. Для него есть только помещик; суд — это тоже помещик». Собственности — тоже нет: «Для крепостного собственность — это вещь неизвестная, этого слова не существует в его языке». Равным образом в русском лексиконе нет слов «гражданин» и «свобода».

Вместе с тем на каждый тезис Ланьи выдвигает антитезис: он осуждает крепостничество, но подчеркивает, что в российских реалиях крепостное право предпочтительнее того положения, которое ожидает крестьян на свободе. Поэтому он согласен с утверждением, что «у русских крестьян нет стремления к свободе, и они счастливы в условиях рабства <…> Если крестьяне становятся свободными фермерами, они всё должны выращивать на свой страх и риск, и хозяин им не обязан помогать. Поэтому они предпочитают крепостническое состояние, позволяющее им не думать о будущем и о свободе, призывающей их к труду. Есть что-то негритянское в природе русских».

Прилагательное «негритянское» здесь вовсе не случайное. Русский народ, по словам Ланьи, пребывает еще в детском, читай — диком, состоянии: «Нравы русского крестьянина — это нравы ребенка». Это, как читатель уже знает, тоже общий взгляд на Россию: наша страна далеко отстоит от Запада, русскому народу еще предстоит пройти путь, который уже давно прошли все цивилизованные народы.

* * *

Какой же вывод делает автор этой книги? Россия — это не только «царство фасадов», это страна парадоксов.

Вроде бы все плохо, но для русских — вовсе нет, поэтому весь набор негативных штампов — самодержавие, деспотизм, крепостничество — на деле не столь однозначен. В то же время де Ланьи уверяет читателя, что европейцам нечего опасаться России, ведь она колосс на глиняных ногах, и это тоже общее место! Несмотря на то что Россия «по численности населения и своему географическому положению является, без всякого сомнения, державой первого порядка, она есть держава пассивная», поскольку ее внешняя политика не самостоятельна и зависит от других государств (снова мы имеем дело с общим местом, как раз эту несамостоятельность иллюстрирует образ России-медведя в ошейнике, символизирующем прежде всего зависимость внешней политики)[7]. Поэтому «не надо верить в то невероятное будущее, которое ей предсказывают большинство государственных людей, видевших эту страну только на карте».