Страшный суд

История, которую я описал в романе «Вторжение», явилась прямой материализацией творческого вымысла. В последующем романе «Вечный Жид» напрямую писательские способности Станислава Гагарина Зодчими Мира, как мне кажется, использованы не были, хотя кто знает об истинных намерениях богов, кто может проникнуть в существо поступков тех, кто управляет нами, смертными…

Но в мартовские и апрельские дни, когда ваш покорный слуга лихорадочно — меня едва ли не физически трясет, я работаю как одержимый, если работа над очередным сочинением идет к концу — завершал «Вечного Жида», уже начинали вплотную складываться сюжетные записи романа «Страшный Суд», который по первости я собирался назвать «Гитлер в нашем доме».

Когда же наступило двадцатое апреля — день рождения Адольфа Алоисовича, я объявил этот день творческим и уселся за письменный стол, чтобы всерьез заняться новым романом.

При этом меня не оставляла мысль о том, что и «Вторжение» и «Вечный Жид», а теперь вот и «Страшный Суд», я начинал именно в этом месяце. Тут, видимо, было нечто. То ли расположение звезд, то ли некий духовный подъем, который циклился в гагаринской натуре именно на сие время, а может быть, определялся мой сочинительский всплеск неким графиком, разработанным экспертной комиссией Зодчих Мира.

Разумеется, уселся я за новый роман не без тайной мыслишки о том, что Гитлер появится в нашем мире именно в день собственного рождения. Бестактно подумав о преждевременности визита фюрера 13 сентября прошлого года, я спугнул неожиданного гостя и теперь мысленно обращался к Гитлеру с просьбой посетить скромную обитель на Власихе, ибо понимал, что без фюрера роман не сотворить, а «Страшный Суд» написать необходимо, ведь без Гитлера и образ товарища Сталина будет неполон.

Оба вождя и тирана не могли существовать друг без друга. Они достаточно диалектично уравновешивались в романе «Мясной Бор», их образы считаю собственной писательской удачей, но как ни крути, а те Сталин и Гитлер были персонажами литературными. Мне же представлялась необходимой возможность личного общения с вождями.

Но в день рождения Адольфа Гитлера на Власихе не было.

Вечером позвонил бывший политотделец, а ныне офицер-запасник и сторож в банке Владимир Иванович Гуртов, пытающийся воссоздать партийную организацию в городке.

— Цветы хотим возложить, Станислав Семенович, — сказал он. — Владимиру Ильичу. К памятнику, по случаю дня рождения, значит… Не хотите поучаствовать?

— Святое дело! — отозвался я на этот призыв. — Буду непременно! И Геннадий Иванович придет, напарник мой и настоящий коммунист. Разумеется, с цветами…

На двадцатое мы ждали пятый том «Современного русского детектива», беспрестанно звонили подписчики, спрашивали очередную книгу восстановленного мною издания, но как бывало уже не раз электросталевские полиграфисты сорвали график, и теперь оттягивали запуск злополучной книги, ссылаясь на подброшенные им учебники, находили массу объективных причин, от перечисления которых читателям было ни жарко, ни холодно.

А выпуск очередного «Русского детектива» мог и наше материальное дело резко поправить, ибо сбыт «Вторжения» не шёл, жили за счет наложенного платежа да скупо капающих сумм задатка по вяло текущей подписке.

Хаос в стране породил и хаос на книжном рынке. Круто взлетели цены на бумагу, картон, бумвинил и другие материалы. Резко возросла плата за типографские услуги. Вздорожала стоимость почтовых отправлений. А главное — скурвился народ.

Соотечественники старались словчить, хапнуть, слямзить, надуть и всячески объегорить друг друга.

Верить кому бы то ни было стало невозможно.

Лгали президенты, лгали премьеры и вице-премьеры, лгали по всем каналам Останкина, лгали «Известия» и насквозь фальшивые «Куранты», а про попцовские радио и телевидение и говорить не приходилось. Эти дерьмократы лгали так, что у слушающих их и смотрящих в ящик волосы дыбом вставали…

Порой казалось, что таки приперли развратителей и архиворов к стенке, как сделал это Руцкой в потрясающих суперразоблачениях, прохиндеи и взяточники были названы поименно, их оставалось теперь, образно выражаясь, поставить к стенке.

Ан нет! Возникали в ящике курковы, митковы, киселевы, сорокины и еще легион искариотов и пытались доказать, что обвинения смельчака пилота, подкрепленные документами — лабуда.

Потом влезал в экран великий банщик и массажист всех времен и народов некто Рязанов и поддавал пару, нагнетая атмосферу жаркой любви обвешанных лапшой налогоплательщиков к всенародно обожаемому дедушке Боре, эдакому пасхальному ультра-благо образному патриарху с аккуратно расчесанным пробором в благородной седине.

Самым обидным было осознание того, что на соотечественников беспардонная и тошнотворная пропаганда оказывала определенное воздействие. Еще оставались в стране люди, которые по инерции продолжали верить официальным источникам информации.