Страшный суд

Расходимся с течением реки, устремляясь каждая к своему морю. Машина подпрыгивает на воронках чаще, нежели в прошлом году.

— Эскалация.

Наш век породил это тупое чудовище. Мозг, который его создавал, опирался на самое темное: на деструктивную силу времени. Ничто так не разрушительно — ни бомбы, ни ядовитые вещества, ни бактерии, — как время, текущее через нас. Оно притупляет восприимчивость. Эскалация — это психологическая война, на вооружении которой подрывная деятельность времени.

Если бы они начали с уничтожения моста Эйфеля в Ханое, все культурное человечество было бы возмущено. А сейчас мы удивляемся, как это он еще цел! Его уничтожение подготовлено в нашем сознании временем. И когда мы узнали, что он обрушен, то эта весть пришла как подтверждение нашим собственным мыслям: мы же знали, что это ему неминуемо предстоит!

После многих сожженных селений уничтожение целого города вытекает логически. Оно — вполне понятное продолжение начатого.

Если мы однажды допустили начало, мы неосознанно приняли и конец.

Впечатлительность притупляется с одной стороны, а заостряется с другой. Нервы хотят все больше раздражающей сенсационной пищи: больше жертв, больше потрясающих новостей.

Сгорела семья под своей бамбуковой крышей. Подумаешь! Что это по сравнению с массовыми убийствами? Мы психологически готовы к тому, чтобы новый день встречал нас все более страшными преступлениями. Нас удивляет уже не чудовищность преступлений, а интервалы между ними. Убито десять человек? Можно жить.

Вот что такое эскалация, господствующая не только во Вьетнаме, но и на нашей планете вообще.

* * *

Только одно питает мой оптимизм: фантастика становится реальнее, чем реальность.

«Земную жизнь пройдя до половины»,[4] я очутилась в джунглях. В прошлом году или в этом, не имеет значения. Я там была. И меня тянет вернуться туда, словно я что-то там забыла. Частицу самой себя.

Очерк гор в ночном небе полон фантазии. Останавливаемся у дома, который не виден в темноте. Оказываюсь, тем не менее в комнате. Кровать и непременный термос с кипяченой водой. Сырая вода смертельна. Падаю на жесткую деревянную кровать и надеюсь заснуть. Все затихло. И вдруг стены хижины со всех сторон начинают подгрызать неведомые мне существа. Бросаюсь сандалией. На мгновенье затихают и начинают снова. Грызня распространяется на потолок, подбирается к кровати. Я женщина, мне простительно испугаться. Мне было страшно.

Когда мне бывало очень страшно и трудно, я всегда вспоминала американского летчика, несущего над джунглями свой бомбовый груз. Да я в раю по сравнению с ним! Здесь каждая травинка, не только человек, старается помочь мне, дружелюбно кивает, предлагает последний глоток воды.

А он там, в небе, боится соприкосновения с джунглями как огня. А что, если будет сбит и придется прыгать? Ого! Ступить в джунгли для него все равно, что ступить босиком на раскаленную жаровню. Нет, ему хуже!

Но это не спасет меня от страха перед полчищем неведомых насекомых или грызунов, окружающих меня и подбирающихся все ближе.

Утром открываю глаза и с удивлением вижу, что дом крепкий, просторный и, главное, цел. Ожидала найти лишь его огрызки.

* * *

Утро — исцеление от страхов. И вообще исцеление. Хватило бы только сил его дождаться. Спозаранку трогаемся в путь по провинции Хоа-бинь. Туман, словно вышедший из моей невыспанной головы, закрыл все вокруг. Даже наш шофер потерял дорогу. Неужели ругается? Прошу перевести, что он говорит. Переводчику трудно выполнить просьбу гостя. Все же он переводит кое-что, как всегда от первого лица:

— Как я мог заплутаться. Сто раз ездил в эту деревню!

Так, значит, еще один обязательный объект для показа иностранцам. Я так просила, я настаивала, чтобы меня не возили по обкатанному туристскому маршруту, а чтобы везли по свежим следам огня. Я хотела добраться до семнадцатой параллели. Я хотела пробраться в Южный Вьетнам!

Вьетнамцы, слушая мои самонадеянные пожелания, героически сдерживали усмешки. Отвечали вежливо, что уважают мои желания, подумают. И вместо семнадцатой параллели повезли в детский сад.

Правда, там, как в капле росы, я увидела отраженной всю войну. Но все же лишь отражение огня, а не сам огонь.

А теперь вот надо вытерпеть туристскую поездку в какую-то там упомянутую деревню.

Вспоминаю наше образцовое Рыжево-Конаре, которое из-за бесконечных иностранных экскурсий превратилось в отстающее хозяйство, потому что людям некогда было работать — принимали гостей!

Туман — мой союзник. Мы заплутались. Нарушается официальный маршрут. Каждая дорога ведет в Никуда. Временами сквозь туман проступает белое, как молоко, словно совсем обескровленное, солнце. Шофер в своих усилиях выбраться из трясины проселков заталкивает машину еще глубже, как пробку в бутылку, когда попался неудачный штопор. Наконец остановились. Придется идти пешком.