Страсть новой Евы

Скалы, между которыми я зажата, как между страницами гигантской книги, сделаны из тишины; я зажата между страницами книги забвения. И книга эта, разумеется, закрыта.

Я – обременительный рудимент из Содома и Гоморры. Я превращусь здесь в камень, как жена Лота!

Мне знакома эта паника, когда попадаешь в чрево земли.

Распластав руки по поверхности скалы, я сделала последний выпад вперед. Правая рука наткнулась на пустоту, и, потеряв равновесие, я свалилась в широкий, но мелкий бассейн с приятной теплой водой. Я сидела в воде, вдыхая полной грудью свежий чистый воздух, который непонятно откуда дул мне в лицо, когда раздался механический щелчок и зажегся свет; с высокого потолка огромной пещеры свисала одинокая лампочка.

Сама пещера была почти пуста, только со спинки стула, стоящего перед бассейном на полу с сухим утрамбованным песком, свисало чистое полотенце. Стул с прямой спинкой и сиденьем из плетеного камыша, работа праведных и аскетичных шейкеров[3]. Неужели она притащила с собой мебель?

Я отмокла в бассейне и воспользовалась шансом прополоскать забившиеся песком и пылью волосы, потом вылезла, вытерлась насухо, отшвырнула ногой отсыревшие кроссовки и развесила одежду сохнуть на стуле. У шероховатой стены пещеры стояло зеркало, красивое, в золоченой раме с завитками; стекло было разбито, через всю поверхность шли трещины, и оно уже ничего не отражало; в хаосе фрагментов я не могла разглядеть себя ни целиком, ни даже частями. Вода в бассейн выливалась из более крупной расселины в скале, чем та, из которой я только что вышла, и я рассудила, что нужно ползти туда, при этом голой. Я подумала, что это часть моего испытания.

Новый проход оказался шире, зато ниже. По ласковому ручейку приходится ползти на четвереньках; есть опасность утонуть, если я не буду поднимать высоко голову. Но если я задеру ее слишком высоко, то стукнусь о незаметный выступ, отчего потеряю сознание и свалюсь в воду. Шикарная полоса препятствий! Либо тебя раздавит, либо утонешь. Впрочем, благодаря практически осязаемому ощущению тайны, которое Матерь распространяет естественным образом, как самка в период течки, я понимаю: в конце системы пещер меня ждет она, объемная божественная сущность теологической системы, доступной лишь посвященным; в настоящий момент она просто ушла в подполье, как ведьмы раннего Средневековья.

Я попала в пещеру поменьше, пещеру, почти полностью затопленную водой температуры тела; вода чуть парила и довольно сильно воняла серой. А еще пещеру наполнял уже знакомый приглушенный красный свет, источник которого я вычислить не смогла. На уровне груди меня внезапно окружил нависающий над водой скальный уступ; я схватилась за его край, расцарапав все пальцы; приложив огромные усилия и вытерпев болезненные удары недружелюбного гранита, я сумела вытащить себя на сушу. На этот раз полотенца не было, зато лежала расстеленная, как для пикника, белая скатерть, а на ней – фотография, стеклянная бутыль и загадочный предмет, завернутый в клочок бумаги.

Фотография, естественно, оказалась глянцевым рекламным снимком Тристессы в период расцвета ее красоты; волосы на голове уложены витыми кольцами в несколько рядов, в ушах крохотные сердечки, вечернее платье из черного атласа, по вырезу украшенное гардениями, которые подчеркивают ее ослепительную шею: как же восхитительно быть женщиной! В правом углу странным острым почерком она сама подписала: «С любовью навечно, Тристесса де Ст. А.». Задохнувшись от рыданий, я пришла в бешенство: схватила фотографию, разорвала на четыре части и швырнула клочки в бурлящий бассейн, где они плавали на поверхности, как маленькие кораблики или белые перышки, пока бурный поток не утащил их, не втянул через расселину в следующую пещеру. Я с удивлением заметила красное пятно: там, где стояла фотография, на скатерти проступила кровь.

Рядом с кровавым пятном стояла стеклянная бутыль странной формы – как шея лебедя. Такую бутыль я видела в лаборатории Барослава, чеха-алхимика. В ней лежал огромный кусок янтаря, весом примерно в полкилограмма, похожий на дольку дымчатых медовых сот. В янтарную ловушку попало перо птицы. Я догадалась, что должна что-то предпринять, поэтому взяла бутыль и погрела ее в руках. Янтарь стал плавиться, – нет, не совсем плавиться; я растирала бутыль как растирают суженный кверху бокал, и янтарь стал медленно размягчаться, как будто становился вязким.

Я наблюдала за процессом, и мне пришло в голову, что сочетание «отрезок времени» в принципе лишено содержания.

Я продолжала наблюдать за процессом, и мне пришло в голову, что слово «развитие» также не имеет смысла, как и «отрезок времени».

Затем внутри что-то оборвалось – такое бывает, когда екает сердце. И я поняла, что совершенно не чувствую ход времени.