СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ

Виссарион молчал. У него потемнело в глазах, земля, казалось, зашевелилась под его ногами.

Хоть он и не признавал неравенства, основанного на правах рождения и богатства, а признавал неравенство, основанное на уме, чести и образовании, и заявлял, что среди любой знати назовет своим другом поэта-прасола Алексея Кольцова, — в глубине души он и непрестанно сражался с аристократами, и с восхищением и завистью признавал их высочайшую культурную миссию. Голова его пошла кругом.

Станкевич уловил его состояние.

— Соглашайся, Висяша. Я уверен, эта поездка будет иметь на тебя благодатное влияние. Отдохни от своей скучной, одинокой, бурлацкой жизни

Николай подошел и обнял друга за щуплые плечи.

— Друг мой Verioso! Ты, полный благородных чувств, с твоим здравым свободным умом нуждаешься в одном: в опыте не по одним только понятиям увидеть жизнь в благороднейшем ее смысле, узнать нравственное счастье, возможность гармонии внутреннего мира с внешним — гармонию, которая для тебя кажется недоступною, но которой ты веришь.

Белинский молчал. Станкевич знал, что говорил.

— Как смягчает душу эта чистая сфера кроткой христианской семейной жизни! Семейство Бакуниных — идеал семьи. Можно представить, как оно должно действовать на душу, которая не чужда искры Божией! Нам надо ездить туда исправляться.

Белинский глубоко-глубоко втянул воздух.

— Мишель! Приходи ко мне завтра пораньше. Я буду один, а встаю я рано, в пять часов. Поговорим.

На другой день Станкевич уехал. Ни слова не было сказано о его чувствах, но все знали, что если на обратном пути он заедет в Премухино, то сделает это ради нее, Любаши.

…

Эти три летних месяца не ознаменовались для Мишеля ничем выдающимся.

В привычный для него премухинский рай он вступил в начале июня, один, со своей трубкой и гривой нечесаных волос, громогласный, веселый, полный головокружительных вселенских идей. Мишель сразу и серьезно засел за книги. Кипа записей его росла не по дням, а по часам. Он был на редкость силен духом и уверен в себе.

Белинского и Ефремова ждали через месяц.

По-прежнему боготворили его сестры, а подросшие братья смотрели в рот и засыпали вопросами. Александр Михайлович с прежней твердостью вел хозяйство и был любовно почитаем своим семейством. Его манеры и убеждения не позволяли ему произносить вслух многое, что резало его слух в речах старшего сына и нарушало благопристойный выверенный обиход.

Он держался. Даже с интересом.

Прислушиваясь к молодым разговорам, сидя по вечерам в своем кабинете, он ощущал и сколь безнадежно отстал от новых времен, и сколь постоянна, оказывается, нравственная природа человека. Поиск истины и страх смерти суть движители ее. Глагол времен, металла звон!..

А Мишель был мягок и, по обыкновению, весел. Он наслаждался. Впереди маячило нечто, неясное еще и самому себе. Берлин! Гнездо немецкого философского духа.

Но тс-с! Никто не должен знать об этом…

И все же было, было в том лете нечто таинственное, жуткое.

Темно-голубые глаза Татьяны… Они чуть не привели его к полному крушению, овладели всем его существом, сделали жалким рабом, предметом сострадания остальных сестер. Это был ад, ад, со всеми его ужасами!

Наконец, брат и сестра объяснились.

Они шли вдвоем вдоль тихой Осуги по цветущему некошеному лугу. Жужжали шмели, в болотистых старицах поквакивали лягушки. Татьяна собирала букет для столовой, Мишель помогал. Он протянул ей синий-синий колокольчик.

— Совсем, как твои глаза, Танюша, — он боялся коснуться ее руки.

Оба остановились, молча глядя друг на друга.

— О, Мишель, — глаза девушки были полны слез. — Если бы ты не был мне братом, я полюбила бы тебя глубоко и верно. Я одна понимаю тебя, мой бесценный Миша. Но судьба против нас. Покоримся Божьей воле.

Мишель разрыдался, даже опустился перед нею на одно колено.

— Бедная моя девочка! Если бы ты знала, как я тебя люблю! Увы. Законы осуждают нашу любовь. Не далось нам с тобою счастье.

С этой минуты обоим стало легче.

Вскоре друзья известили о своем приезде. Мишель выехал им навстречу, послав впереди себя приветственную записку.

— "Пронеслась весть о приезде высокоименитого критика. Затрепетала наша тверская литература!"

… И для Белинского настала пора очистительных потрясений.

Подобно Станкевичу, он вошел в дом с анфиладой скромных комнат с часами и парадным портретом Екатерины II, увидел лица, лица… Созидательный дух Бакунина-старшего был везде и во всем.

И в саду, простом и прекрасном, с его аллеями, дорожками и лужайками, с величественными огромными деревьями, прозрачными бассейнами и ручьями, и в простой и прекрасной церкви — светлом Храме, где душа радостно трепещет присутствием Божества… и в тишине мирного сельского кладбища с его поэтичной полуразвалившейся часовней и унылыми елками, во всем этом рае, который создала живая и возвышенная любовь к природе, и которую называлась Премухино.

— Виссарион Григорьевич, идемте петь хором, — младшая из сестер, Александра, стоя на траве, крикнула ему в окно второго этажа.