Страсть Северной Мессалины

Ей стало так страшно, как не было даже в прошлом году, когда Россия оказалась на грани военного столкновения со Швецией. Дмитриев-Мамонов был тогда пожалован в полковники и должен был стоять с резервным корпусом в лагере. Это сводило Екатерину с ума. Она дала приказ выехать на позиции и разбить там себе палатку. Ее трясло от ужаса. Она боялась не пуль и снарядов, а того боялась, что Сашенька может быть ранен и убит.

На счастье, обошлось тогда без войны.

Боже мой, она так опасалась потерять его! Как ее мучила ревность по поводу и без повода, как она ставила себя в смешное положение… Да, конечно, никто не смеет осуждать императрицу и смеяться над ней, но все же…

В одном из перлюстрированных писем посланника Сегюра, которое принесли Екатерине для личного ознакомления, она читала такое: «Флигель-адъютант Мамонов из дворца выхода почти не имеет. Недавно, с трудом заполучив его на обед, я случайно подошел к окну и, к крайнему изумлению, заметил в окне кареты, дважды проехавшей перед домом, встревоженное лицо императрицы. Узнав об этом, господин Мамонов немедля удалился, дабы не волновать государыню».

Сейчас воспоминание об этом давнем случае, когда она не смогла сдержать унизительную ревность, подействовало на Екатерину как пощечина.

Ей было невыносимо… Она, императрица, Фелица, как называл ее Державин, властительница самодержавная, брошена каким-то мальчишкой ради какой-то девчонки! И это при том, что мальчишка ею осыпан милостями. А девчонка – нищая!

Ревность доводила ее до рвоты. И при этом истинное величие, которое всегда было присуще Екатерине, не позволяло ей опуститься до такой пошлости, как преследование. Она смутно чувствовала, что унижение княжны Щербатовой будет на руку той. Ее станут жалеть, а императрицу – о, над императрицей станут смеяться! Выставить себя на посмешище Екатерина не могла себе позволить.

Ужасно ранило то, что пособницей «изменников», как называла их она про себя, была фрейлина Мария Шкурина, дочь человека, которому Екатерина в годы своих молодых проказ была не единожды обязана честью. Василий Шкурин был вернейшим из людей, его дочь предала свою госпожу.

Она не знала, что делать. Отомстить, как подобает? Простить? Позволить делать все, что они хотят, лишить их взаимную склонность вкуса запретного яблока?

Постепенно мысль о запретном яблоке стала неотвязной. Оно сладко, пока запретно… а откушенное, быстро набивает оскомину!

Ну так пусть они наедятся этими яблоками вдосталь!

Но сначала она все же даст ему возможность решить все самому.

Окунула перо вновь и торопливо написала:

«У меня одно желание: чтобы ты всегда пользовался совершенным благополучием. Понимаю, что твое настоящее положение тебя обременяет! У меня есть намерение организовывать твое счастье по-другому. Дочь графа Брюса – наиболее богатая и наиболее известная партия России. Сочетайся браком с нею. На будущей неделе граф Брюс будет у меня. Я дам распоряжение, чтобы его дочь пришла с ним. Ты посмотришь на нее. Мы подойдем к этому делу со всей необходимой деликатностью. Я помогу тебе устроить судьбу, но ты сможешь остаться таким образом на службе по-прежнему».

– Захар Константинович! Пошли кого-нибудь отнести Александру Матвеевичу вот это. Да прикажи ответа подождать.

Зотов сморщился от жалости, но тут же принял прежний непроницаемый вид:

– Воля ваша, матушка… а вам не поспать ли хоть полчасика?

– Я хочу дождаться ответа, – сказала она упрямо, чувствуя, как начинает дрожать голос.

– Да как придет человек с ответом, я немедля же вас разбужу, матушка. Ложитесь, ложитесь, глазки прикройте… вот так.

Императрица уснула мгновенно, и Зотов снова сморщился, жалеючи. Да, ночь ее была тяжела!

Перед тем как позвать лакея, он пробежал глазами письмо. Оно было написано по-французски, в этом языке Захар Константинович был не силен, однако понимал довольно, чтобы уловить смысл письма.

Умно! Теперь осталось узнать, сохранился ли разум у паренька.

Он приготовился ждать долго, однако лакей вернулся спустя четверть часа.

Зотов развернул письмо – и недовольно хмыкнул, увидев французский текст:

«Les mains me tremblent et comme je Vous l’ai dйjа йcrit, je suis seul, n’ayant personne ici, ecxeptй Vous…»

Он заглянул в спальню, глянул на государыню. Спит. Вот и хорошо. Ему нужно время, чтобы это прочесть.

Принялся вспоминать слова и морщить лоб. Постепенно, с пятого на десятое, выходило из перевода вот что: