Страсть сквозь время

— Вас поражает мой цинизм? Да ведь он вызван жизнью. Уже в Смоленске мы стали ощущать страшный недостаток в перевязочных материалах. В госпиталь было обращено здание архива, и вместо белья[22] мы пользовались бумагою. Да это еще что! Сколько раз мы принимали раненых со страшными огнестрельными ранениями, которые требовали немедленной ампутации одного, а то и двух членов! Сколько раз мне приходилось оперировать сутками, не прерываясь даже на ночь! Передо мной держали зажженную свечу, а впрочем, я нуждался в ней лишь при наложении лигатуры на кровеносные сосуды. Как-то в течение суток я сделал до двухсот ампутаций. Причем самое ужасное, что почти все труды мои были заранее обречены — я знал, что раненые умрут. После таких операций необходимо тепло, уход, обильная еда, а что мы могли предложить этим людям? Санитары выносили их из операционной палатки, складывали вповалку, а потом из этой горы укороченных на руку или ногу, залитых кровью тел разбирали живых от мертвых… И те, кто оставался жив, все равно должны были умереть. Ведь у нас не было еды, чтобы кормить их, не было фуража для лошадей, чтобы вывезти их в безопасное место. Русские тоже понесли много потерь, им было так же тяжело, как нам, и тоже приходилось делать тяжелейшие ампутации, в лучшем случае лишь одурманив страдальца спиртом, но вашим раненым был дом в любой избе, куда бы их принесли и где оставили, а мы не могли доверить своих никому, мы знали, что крестьяне ваши не станут за ними ходить…

— Больно много захотел, — проворчал Кеша, который, оказывается, внимательно прислушивался к словам доктора. — Сами виноваты. Какого беса к нам полезли?

— Да, вы правы, а la guerre comme а la guerre, — тяжело вздохнул Сташевский. — И мы, даже заняв вашу столицу, не чувствуем себя победителями, потому что покорить Россию невозможно, даже если займешь Москву.

— Как заняли, так и оставите, — сказала Лидия. — Вы уйдете оттуда через полмесяца, не больше.

— Это звучит как очень недоброе пророчество, но, сказать по правде, я бы очень хотел, чтобы оно сбылось, — печально сказал Сташевский. — Мы проиграли, и осталось думать теперь не о воинской славе, а о том, чтобы выпутаться из этой безумной авантюры живым.

— Вот именно, — поддакнул Кеша, и все замолчали.

Между тем они выбрались наконец из леса и теперь подъезжали к дому со стороны сада.

— Посмотрите, барышня! — сказал вдруг Кеша тревожно. — А ведь что-то неладное творится!

Лидия пригляделась: в окнах мелькали огни. Чудилось, по комнатам бестолково носилось множество народу с зажженными свечами или масляными лампами.

«Может, заметили, что меня нет? И что Кеша пропал? — подумала Лидия. — И Фоминична шум подняла? Или не Фоминична? Или Алексей приходил ко мне, не нашел, встревожился, начал искать…»

— Где же это свет так ярко горит? — пробормотал задумчиво Кеша, и Лидия тоже обратила внимание, что одно окно второго этажа освещено сильнее прочих. Но оно не было окном ее комнаты. — Никак барышни Ирины Михайловны светелка? Точно, она!

— Что-то случилось! — вскрикнула Лидия. — Поскачем скорей! Наверное, Ирине стало хуже!

Через несколько минут, пролетев через сад, они остановились у заднего крыльца. Кеша соскочил с седла, помог слезть Лидии и принялся осторожно развязывать доктора.

— Послушайте, господин Сташевский, — быстро сказала она. — Я слышала ваш разговор с этим французским лейтенантом в амбаре. Мне кажется, вы благородный человек. Дайте слово, что вы не попытаетесь бежать. Вспомните вашу клятву Гиппократа. Вы должны помочь Ирине!

— Я постараюсь, — ответил Сташевский, разминая руки. — Но я тоже не Господь Бог. Сделаю все, что могу, но не более того.

— Хорошо! — разозлилась Лидия. — Тогда я ставлю вопрос иначе: если вы не поможете Ирине, я не гарантирую вам жизнь!

Сташевский вздрогнул и лаконично бросил:

— Понятно.

Они вошли в темные сени и тотчас же едва не были сбиты с ног какой-то фигурой, которая с ревом неслась очертя голову.

— Нюшка! — сердито крикнул Кеша. — Разуй глаза!

Нюшка — это и впрямь была она — замерла, едва не выронив плошку. Мгновение она тупо вглядывалась в вошедших, потом громко сказала:

— Ай! — да так и села, словно ее не держали ноги. — Кеша! — пробормотала она. — Барышня! Вы! Да разве ж вы не сбежали?!

«Точно, заметили-таки!» — подумала Лидия. Кеша головой покачал:

— Ах ты, Нюшка, дурья твоя башка, с чего бы это мы должны были сбежать и кто тебе такую глупость сказал?

Насчет «кто сказал» вопрос, по мнению Лидии, был совершенно риторический. Фоминична, конечно. А вот насчет почему…

— Фоминична кричала, вы-де, барышня, отравили Ирину Михайловну да и сбежали, а Кешу вам в пособники домовой да леший поверстали, с которыми вы якшаетесь.

— Опять?! — обиженно воскликнул Кеша. — Опять Фоминична старые байки разносит?! Ну, более я этого слушать не стану!

— Я отравила Ирину Михайловну? — перебила Лидия. — Что с ней?!

— Умерла она! — пуще прежнего заревела Нюшка. — Умерла, а если еще нет, то вот-вот умрет!

— Скорей! — крикнула Лидия, хватая за руку Сташевского.