Страсти и скорби Жозефины Богарне

Воскресенье, 8 августа

Послезавтра уезжаем в Форт-Ройял, а на следующий день отплываем. В Сан-Доминго мы пересядем на «Иль-де-Франс». Это военный грузовой корабль, который, как говорит отец, может оказаться не очень удобным. До самой Франции нас будет сопровождать фрегат «Ла-Помон», который должен защитить нас в случае нападения англичан.

— Не люблю я плавать во время войны, — сказал отец. — Но если будем ждать мира, никогда до Франции не доберемся.

Страшно, но захватывающе интересно: вдруг на нас нападут!

Час пополудни

Поднимается ветер, гнет пальмы. Горячий воздух раздувает мне юбки, треплет волосы, качает серебряные серьги. Середина дня, но темно, как в полночь. Не без труда я закрыла и заперла у себя в комнате ставни и зажгла на туалетном столике восковую свечку. Листаю страницы, ищу пути к своему сердцу, повторяя одно слово, одно имя: «Уильям».

Откуда ни возьмись подул ветер и загасил свечку. Все погрузилось во мрак.

9 августа

Я поднялась, едва рассвело. Быстро оделась и вышла в поля. Поймать Сукре было трудно, пришлось подманить его плодом аноны.[14] Наконец мне удалось надеть на него уздечку. Подоткнув повыше юбки и чувствуя между ног теплый круп пони, я поехала к реке.

У каменного моста я остановилась. Вскоре показался Уильям — он медленно ехал на осле, читая книжку. Увидев меня, удивился.

— Поехали вместе на гору, — предложила я.

— Ты же помолвлена.

— Я уезжаю завтра!

Это, как мне показалось, его потрясло.

Я поехала вверх по склону первой. Встала недалеко от вершины — там, где тропинка выходит на открытое место.

— Здесь хорошо. — И я сползла с моего пони.

— Не лучше, чем где-то еще. — Уильям привязал осла к кокосовой пальме.

— Ты не единственный, кого…

— Что «кого»? Что ты сама чувствуешь, Роза? — с горечью отвернулся он, но тут же попросил прощения: — Я же понимаю: тут все равно ничего не поделаешь.

Я прижалась лбом к его спине.

— Как по-твоему? Возможно ли, что мы будем любить друг друга всегда?

— Не говори о любви, умоляю тебя, — сказал он, едва не плача.

Мы пробыли на холме, пока не стали роиться москиты. Он поцеловал меня в щеку. Я хотела большего, гораздо большего, но теперь у меня нет на это права.

Когда мы спускались с горы, вокруг уже лежали длинные тени. У подножия он повернулся ко мне.

— Мы так и не увидели зеленый луч.

Я и забыла.

— Как-нибудь в другой раз, — сказал он, прикрывая глаза ладонью, от солнца.

11 августа, Форт-Ройял

В крытом фургоне ехало семеро человек — я, отец, Мими, мама, Манет, бабушка Санноа и Да Гертруда. Лошадьми правил Сильвестр. С нами было два больших морских сундука, так что удивительно, что лошади вообще сдвинули фургон с места. Не раз колеса уходили в грязь по ступицу, так что нам приходилось вылезать из фургона и идти пешком.

Во двор к дяде Ташеру мы въехали после наступления сумерек. Его жена с растрепанными волосами выбежала нас приветствовать. За ней вышел и сам дядя Ташер. Лицо у него было красное.

Всех нас разместили в двух комнатах на втором этаже. Служанка дяди Ташера принесла нам хлеба из кассавы[15] с сахарным сиропом и кастрюлю горячего шоколада, к которому отец из своей фляги добавил бренди. Мы поели и приготовились ко сну. Когда произносили молитвы на ночь, кто-то всхлипнул. Да Гертруда закрыла ладонями лицо.

Я проснулась до рассвета и некоторое время лежала в полусне. Интересно, каким окажется мсье де Богарне? Я представляла его красивым и галантным, но немного застенчивым, так что придется пококетничать, чтобы он чувствовал себя непринужденно. Я попробовала закатить глаза. Говорят, глаза — самое красивое, что у меня есть. Поцеловала несколько раз тыльную сторону ладони, но от этого рука стала мокрой, а я вспомнила Уильяма. Я надеялась, что мсье де Богарне окажется очень похожим на него, только титулованным и богатым, и очень сильно меня полюбит. Что же до меня, то я не сомневалась, что полюблю его, ибо Да Гертруда уверяет, что я могла бы полюбить и блоху.

Бабушка зашевелилась, растолкала маму, чтобы та помогла ей встать, и день начался. Я подошла к окну и отодвинула тяжелые парчовые занавеси. Среди рыбацких лодок стоял наш корабль с единственным поднятым парусом. Мне хотелось поскорее подняться на палубу — что, если подует ветер и мы останемся здесь?!

На этот раз маме не пришлось меня подгонять. Да Гертруда затянула меня в лучшее желтое платье, с фишу,[16] который я сама вышила.

Из другой комнаты пришла Мими, все еще в нижних юбках.

— Мне дурной сон приснился, — пожаловалась она, протирая заспанные глаза.

Да Гертруда заткнула уши руками.

— Ничего не говори!

— Цыц! — сказала мама и перекрестилась.

Наконец мы готовы; все надели праздничные платья, в которых обычно ходим в церковь. Поели, выпили кофе с молоком. Утренние молитвы читали так долго, что у меня колени заболели.