Страсти и скорби Жозефины Богарне

25 июня (наверное), Амьен, хмурый день

Дорога к Амьену украшена гирляндами, улицы и площади полны: народ приветствует Бонапарта. В сердце города наша карета остановилась. Несмотря на возмущение кучера, толпа стала выпрягать наших лошадей. Бонапарт занервничал. Я и раньше знала, что среди большого скопления народа ему делается не по себе. Кто знает, что может случиться? Но вот вокруг поднялся крик, и карета покатилась вперед — медленно, ибо ее тянули люди: так они, оказывается, проявляли свой восторг. Даже у Бонапарта глаза блестели.

Воскресенье, 26 июня

Пишу это под оглушительный крик огромной толпы, собравшейся у нас под окнами. Люди кричат и кричат, так пылко, что их слова становятся сердцебиением, молитвой:

— Да здравствует Бонапарт! Да здравствует Бонапарт! Да здравствует Бонапарт!

Я наблюдаю за мужем; он стоит, неподвижный как статуя. Приветственные крики сливаются в восторженный рев. О чем он думает?

— Даже страшновато, правда? — Приходится поднимать голос, иначе он не услышит. — Кто бы мог вообразить подобное?

— Я, — с неожиданной печалью роняет он, не повернувшись.

Без даты

Бонапарту удалось убедить правительства большинства стран Северной Европы закрыть свои порты для английских товаров.

— Если бы только удалось прекратить экспорт товаров в Англию! Не поставлять, например, русскую пеньку, из которой в Англии изготавливают корабельные канаты. Без снастей, — Бонапарт указал большим пальцем вниз, — тонут даже непобедимые.

7 июля, Лилль

Бонапарт бросил надушенное письмо мне на пяльцы. Я узнала неровный почерк Паулины.

— Кажется, что моя красавица-сестра полностью оправилась от своего горя. — Он сел и нахмурился, молча считая что-то на пальцах. — Но все же ей придется подождать. Год исполнится только в ноябре.

— Год чему? — переспросила я, тщась разобрать закорючки почерка Паулины. — Она что же, спрашивает вашего позволения выйти замуж?

Так рано? Уж не за министра ли морских дел Декре? Я стала читать дальше.

— Князь Боргезе?!

Клари подняла голову от кружева, которое плела, и посмотрела на меня, во взгляде ее читалось: «Ничего себе!»

Да уж! Князь Боргезе — представитель одной из богатейших и знатнейших семей Италии. Страшно подумать, как задерет нос Паулина, сделавшись княгиней.

14 июля, День взятия Бастилии, Гент

Тяжелый день: аудиенции, визит к публичному монументу, посещение двух фабрик, ужин и прием, затем поездка в театр. Бонапарт заснул во время спектакля.

— Я не создан для удовольствий, — устало сказал он, развязывая шейный платок.

— Отдельные удовольствия вам все же по нраву, — лукаво улыбнулась я через обнаженное плечо, откидывая покрывало на постели.

12 августа, половина одиннадцатого вечера, наконец-то снова в Сен-Клу

Дома нас приветствовали Луи, Гортензия и малыш. Маленький Наполеон, крупный для своих девяти месяцев, гулил, глядя на Бонапарта, чему тот был крайне рад. Мы посидели в гостиной, говорили о том о сем, малыш уснул на руках у Бонапарта — просто семейная идиллия. О, как мы любим этого ребенка!

19 ноября, Сен-Клу

Сегодня вечером Бонапарт особенно молчалив.

— Иногда я думаю: нужен ли я своей семье? — вздыхает он наконец.

— Все любят вас!

Он обнял меня:

— Кроме вас, у меня никого нет.

Мы проговорили до рассвета о его матери, братьях и сестрах, Гортензии и Эжене. Мы оба обожаем Маленького Наполеона.

Бонапарт сказал, что, хоть мы и будем скучать без малыша, Гортензии и Луи было бы лучше пожить некоторое время в Компьене, чтобы Луи мог принять командование над расквартированными там войсками. Обсуждали предстоящие трудности, ожидаемую войну с Англией, и уж потом — было уже очень поздно — Бонапарт заговорил о том, что его терзало:

— Что будет, если я умру? Что тогда станет с Францией? — Он говорил так, словно ему не терпелось излить душу. Я приложила его руку к своему сердцу.

— Что-то устал я каждый вечер ездить в театры, — признался вчера Бонапарт. — Давайте сегодня останемся дома, только вы и я, — игриво добавил он.

Усмехнувшись, Мими тихо прикрыла за собою дверь. Никаких цветов в комнатку над кабинетом мой муж больше не посылает.

НОВЫЕ СТРАХИ, НОВЫЕ ЗАБОТЫ

28 января 1804 года, дворец Тюильри

Не знаю, радоваться или огорчаться тому, о чем Фуше объявил сегодня вечером. Я понимала, что он не заехал бы в такой поздний час без веской причины.

— Ах, сенатор Фуше, я так рад вас видеть, — приветствовал его Бонапарт, приглашая в наши покои. — Корсиканец всегда предложит гостю присесть у своего очага, — добавил он, изображая беззаботность.

В гостиной было прохладно, и Бонапарт раздул угли в камине.

— Итак? — повернулся он к бывшему министру полиции, сложив руки на груди. — У вас, должно быть, есть что мне сообщить.

— Бонапарт! — отвлекла я его, наливая гостю стакан сока из незрелых фруктов. — Разве мы не спросим сначала о мадам Фуше, об очаровательных детях?