Страсти по Фоме - книга 2

Лоро летел в таком ужасном кошмаре, что даже падение на кол воспринял бы как избавление.

— Кого? — прохрипел он.

— Томаса…

Он вздрогнул. Они снова были вдвоем.

— О, я вижу ты тоже к нему неравнодушен? Значит, скучно не будет!

Она, вдруг взвизгнув, легко подкинула его под потолок и, разверзшись, поймала в себя по самые уши, в которые теперь вливались последние слова:

— А теперь слушай, что ты должен сделать, малыш. Милорд не любит шутить, я, впрочем, тоже. Собирайся!.. Немного пошалим с Системой и в путь!..

И она, смеясь, вышвырнула его из лона, как последыш, как недоноска. Он лежал грязный, весь в поту, крови и собственном дерьме, от усердия и страха, совершенно без сил и воли.

И был вечер, и было утро. Но больше у него ничего не было.

6. Король, княжна, маркиз и катаракта

Приглашение к королю было настолько же неожиданным, насколько и странным. Фому привели прямо в покои, где был только Фарон. Сам Иезибальд сидел в высоком деревянном кресле, весь обложенный подушками и что-то прихлебывал из массивного каменного кубка, вероятно, травяной настой — горячий, потому что запах, стоящий в помещении был густым и дурманящим. Его величество показал графу на низенькую кушетку перед собой и хотел что-то сказать, но вдруг закашлялся; кашлял долго, безуспешно пытаясь остановиться, и жидкость в кубке расплескивалась от конвульсивных, сдерживаемых движений. Наконец, не в силах справиться, он в гневе шваркнул кубком о низенький стол со склянками перед собой. Зазвенела падающая посуда, битое стекло, запричитал Фарон, зато кашель прошел.

— Меркин был против, чтобы я приглашал тебя, — сказал Иезибальд, отдышавшись. — Говорит, что ты сумасшедший и можешь повести себя дерзко, так?

Он пристально посмотрел на графа. Наверное, он ждал, что Фома бросится к нему с уверениями, что совершенно здоров и будет паинькой, но Фома только пожал плечами. Меркин был прав, он, как всякий уважающий себя пожарник государственных дел, знал, что опасно входить на пороховой склад с открытым огнем, в данном случае — к королю с графом.

— Ваше величество, вам ли бояться сумасшедших?

— Что?! — сразу же взревел Иезибальд. — Что ты имеешь в виду, граф?

Фома с удовлетворением отметил быструю и адекватную реакцию — жив курилка, хотя и бессмертен!

— То, что все они, прежде всего, ваши подданные, ваше величество, а уж потом разумники и безумцы! При вашем появлении любой псих становится гражданином и ведет себя соответственно, разве не так? — спросил он.

Король недовольно хмыкнул.

— Ловок ты, рыцарь!.. — Лицо его слегка разгладилось, хотя губы продолжали хищно и плотоядно изгибаться. — А я подумал, что Меркин врет! На самом деле он боится за тебя!.. Или за меня…

Он показал на цветные склянки, рядами стоящие на столике возле кресла, потом на Фарона, который собирал совком разбитую посуду.

— Тебе уже говорили, что я бессмертен? — неожиданно спросил он; глаза его сверлили Фому.

— Да, ваше величество, я был потрясен!..

Фома решил, что накануне войны лучше бессмертный король, чем никакого, так как от малейшего возражения Иезибальда мог хватить удар и его вечность закончится. Апоплексический цвет лица красноречиво сигналил об этом.

Решив быть комильфо до конца, Фома сделал широкий жест:

— Мне даже доказательств никаких не нужно, ваше величество, это так естественно для вас!

Слишком широкий — король поперхнулся очередной порцией лекарств. На этот раз он кашлял долго, запойно заходясь в приступах и наливаясь опасной багровостью, на висках и лбу его вздулись синие вены. Фарон суетился возле него, не зная, как подступиться, с двумя другими стеклянными стаканчиками, а когда поворачивался к Фоме, то делал страшные глаза и гримасы. Наконец, Иезибальд обессилено затих и королевские покои погрузились в тишину, только фыркали свечи в массивных шандалах и с легким шипением курились ароматные возжигания.

— Вам не понять, какой это груз, собственное бессмертие, что вы можете об этом знать? — проговорил Иезибальд, тяжело глядя на Фому, а Фарон за его спиной истошно семафорил графу руками и испуганно оскаленной физиономией: мол, да не понять, и знать не знаем, но догадываемся, скорбим, гордимся, восхищаемся, пластаемся, наконец, в ногах его величества за его непереносимый груз.

Все это верноподданное разнообразие Фома должен быть выразить, по мнению астролога, немедленно и желательно молча, одной гримасой. Что он и сделал, закинув ногу на ногу. Но истина! Кто ее удержит?.. Фома не был герметичным сосудом мудрости.

— У нас, ваше величество, говорят, — сказал он сокровенно, словно сам был Триждывеликий и Бессмертный, — по Сеньке, мол, шапка!

— Кто такой Сенька?.. — Иезибальд, похоже, не ждал ответа на такой трудный вопрос и нахмурился.

— Король, ваше величество, и тоже бессмертный. Вот он бы вас понял!