Страсти по Маргарите

Все получилось лучше, чем я задумывала! С диким визгом остановившись перед входом в «Паутину», мой неожиданный кавалер выскочил из автомобиля и, обежав его, как истинный плебей, в полупоклоне открыл дверь с моей стороны: «Прошу вас». Протянув ему руку, я грациозно прошла мимо вытянувшихся в струнку держиморд. Но… Что это? Мой «водитель» и не думал уезжать. Наоборот, раскланиваясь со всеми, он подал швейцару свое пальто со словами: «Алеша, разденьте даму». – «Конечно, конечно», – подобострастно кинулся ко мне халдей. Ничего не понимая, я на автомате скинула плащик и молча проследовала за водителем иномарки.

– Как вас зовут, мамзель? – хитровато щурился мужчина. Было похоже, что он – близорук, я машинально отметила, что очки бы ему пошли.

– Мария.

– Маша, посидите пока за столиком. Я сейчас к вам подойду, – произнес он и скрылся за дверью с табличкой «Служебный вход».

Ну, сесть я всегда успею. А народу-то всякого разного сколько здесь! Тьма! И нафуфыренные тетушки за пятьдесят, и представительные мужики с юными девицами. Но все-таки это была не типичная светская вечеринка. Наблюдалась какая-то еле уловимая демократичность. Все ждали джаза. И в какой-то момент по залу легким шепотом пронеслось: «Эльвира…»

– Кто такая Эльвира? – спросила я бармена, который меланхолически размешивал нечто сине-зеленое в стеклянном бокале.

– Эльвира? Трафова. Это солистка Голощекина, – не меняя ритма, так же отрешенно произнес парень. – В первом отделении наши играют. Потом – черные. – И вдруг остановился. – А вы кто такая? Что-то я вас здесь ни разу не видел…

– Я жду трамвая, – брякнула я и заозиралась в поисках своего симпатичного мужчины. Сейчас он мне бы очень пригодился. А бармен уже звал на помощь метрдотеля.

– Девушка пришла с Александром Владимировичем, – сказал кто-то рядом. И я чуть не сползла со стула: за мой столик усаживался… Давид Голощекин.

Метрдотель сразу попятился назад и с укоризной сказал бармену:

– Эдик, еще одна подобная оплошность, и ты знаешь, что с тобой будет.

Эдик побледнел так, что, казалось, вот-вот грохнется в обморок.

И тут подошел «мой водитель»:

– Есть проблемы?

– Да вот тут, Саша, твою даму хотели обидеть, – улыбнулся питерский король джаза. – Но я вступился.

– Я думаю, мамзель Мария сама себя в обиду не даст. Так ведь, Маша?

Я быстро опрокинула в рот бокал шампанского. Меня смущало, что он слегка подтрунивает надо мной, дразнит. От этого горячая кровь разлилась по щекам, стало жарко. И невыносимо приятно.

Что же делать? Я пришла сюда, чтобы в огромном зале, не зная как, отыскать человека, от которого зависела судьба нашего журнала, судьба всех моих подруг, а он сидит рядом со мной, ласково улыбается, наливает шампанское. Что же делать?

Голощекин привстал:

– Ну, мне пора. Подойду во втором отделении.

– А можно я вас… сфотографирую? – почти взмолилась я, вытаскивая фотоаппарат из сумочки.

Шершнев отклонился в сторону:

– Я – не звезда. Вот Давиду Семеновичу не привыкать.

– А можно – обоих, на память? – я аж задохнулась от невероятной удачи.

– Саша, – укоризненно сказал Голощекин, – дамам не отказывают. Даже если они – мамзели, – и он, обняв Шершнева за плечи, придвинул его в кадр.

…Мы молча слушали музыку. Я до этого ни разу не слышала живого джаза, боялась, что не понравится, но через какое-то время вместе со всем залом вошла в странное состояние «общего ритма». Какой-то незнакомый восторг поднимался в груди. Такое бывает, когда любишь. Кажется, я хмелела.

Голощекин больше не подошел к нам. А в зале зазвучал блюз – грустная песня хорошего черного парня, от которого девушка ушла к хлипкому белому выпендрежнику, но она ведь все равно все поймет и вернется, потому что он – настоящий хороший черный парень и так ее любит…

Я всхлипнула:

– Александр Владимирович, я к вам ехала, ехала…

– И приехала… – улыбнулся Шершнев. – Маша, что – голова кружится от шампанского?

Я тряхнула головой, слезы отчаянно покатились по щекам:

– Александр Владимирович, вы такой хороший… И музыку любите… И Голощекина любите… А я к вам добиралась-добиралась, подкрадывалась-подкрадывалась…

– Да что случилось? – нахмурился Шершнев. У меня совсем отъезжала крыша:

– Я вам сейчас такое скажу… Вам не понравится… Мне бы тоже не понравилось… Нет, мне бы понравилось… Нет, мне все равно… – язык не слушался меня, а слезы уже катились ручейком.

– Мария, что происходит? – уже строго спросил Шершнев.

– Я ведь вас фотографировала для чего? Думаете – на память? Я сейчас сама хочу это фото – на память. А тогда я так не думала, потому что мне нужно было взять у вас интервью и сфоткать для нашего журнала.

– Так вы – журналистка? – почти брезгливо произнес Шершнев.

От этого стало еще невыносимее.

– Я – хуже. Я – папарацци. И должна взять у вас интервью. Иначе Ритка меня уволит. «Без колебаний» – вот как она сказала. И права на ошибку у меня нет…

– Кто это – «Ритка»?