Страсти по Митрофану

– Вот, молчишь, понимаешь, что я прав. Ладно, я прощу тебе. Ты… не понимаешь, не можешь понять. У вас другая жизнь. Деньги… Прислуга… И вообще. Другая. Но у нас тоже все будет, когда я… – Митя не стал продолжать. Придет к ней победителем, если она еще нужна ему будет. Не подпустила его сегодня к себе. Нет, не подпустила. Ну что ж. Эля – хорошая девочка и пусть такой остается. Он обиделся, да. Какая же эта любовь, когда так? И еще она не понимает его отца. Не понимает, что общается с сыном великого человека.

Митя приосанился, посмотрел на себя в окно автобуса. Жалко он как-то сегодня выглядит. Он освободил свою руку от Элиной. И вообще ходить за руку с девушкой ему не очень идет. Он – свободный человек. Ни с кем не связан.

– Мить, ты что? – Эля тихонько провела ему по плечу. – Обиделся, да? За папу обиделся? Ну, прости, пожалуйста!

– Бог простит! – легко ответил Митя. Отец так всегда говорит, когда Митя просит у него прощения.

Маленькому Мите казалось, что бог, улыбаясь, стоит за батиным плечом, маленький, седенький, не выглядывает оттуда, но где-то там. И если простит бог, то и батя простит. Или наоборот. Если простит батя, перестанет кричать, краснея, вышвыривая вперед огромные руки, топая мощными ногами, сотрясая криком всю пятиэтажку, то простит и тот маленький бог, который не рискует выходить из-за батиного плеча, пока он серчает.

Митя любит повторять за отцом старые выражения, которых многие не понимают. Отец – как ходячий словарь русского языка, отец – как энциклопедия мудрости, как мерило ценностей. Все равно по-другому в их семье не будет, чем считает отец. Надо все пропустить через него и получить добро. Или осуждение. Вот сейчас он приедет и честно ему все расскажет. И мужественно вытерпит наказание. Он должен быть наказан за ложь. За то, что поехал. За то, что поехал с ней, предал отца, обманул.

Эля еще раз попыталась взять Митю за руку. Он еще раз освободился. В электричке они ехали молча. Эля через какое-то время достала книгу. Увидев, что она читает, Митя ухмыльнулся. Ладно. Могла бы сесть к нему, сама обнять… Не хочет. Ладно. Посидел, пообижался, посмотрел в окно. Сам обнял девушку. Просто чтобы проверить – побежит ли по всему телу дрожь, загорится ли. Не загорелось, не побежало. Наверно, он ее разлюбил.

Митя достал из рюкзака припрятанный карандаш и блокнот, стал чиркать. Невольно нарисовал Элин профиль. Потом ее бегущую, потом – летящую, и те часы.

– Пришли мне фото часов, обязательно, ладно? – попросил он.

Эля молча посмотрела на него. Что-то хотела сказать, он это видел. Может быть, извиниться за то, что оттолкнула его? Поздно, девочка! Митя неожиданно почувствовал, как затикало, закрутилось все, когда он вспомнил свои мысли на поле. Да, надо было ничего не спрашивать, не заглядывать в глаза, не ждать разрешения… Черт, когда еще представится такая возможность. Отец ведь засадит дома, как пить дать. Когда еще они смогут встретиться? Будет теперь следить за ним. И главное, он-то думал, что ему простится его маленькая ложь, даже если отец узнает о поездке, он же привезет фото отцовской знаменитой скульптуры! А он ничего не нашел. Ну, ничего, он узнает, где находится областной музей, и поедет туда. Скульптуру точно забрали, что ж произведение искусства будет пропадать в заброшенном лагере! На него должны смотреть люди…

– Ты пиши мне, хорошо? – совершенно нелогично сказал Митя, отвечая на свои собственные мысли. Не увидит он ее в ближайшее время, никуда его из дома не выпустят.

– Хорошо.

Эля поправила ему волосы, поцеловала в щеку. Как сестра. Или не как сестра. Теперь уже не разберешь. Теперь уже вообще ничего не поймешь! Потому что он не знает, что его ждет дома, точнее, он знает, но как это несправедливо, ведь он хотел как лучше… Он не хотел обманывать отца… Несправедливо – потому что он долго не увидит Элю, а ее наверняка куда-то увезут, а он на самом деле совершенно не готов с ней расставаться, нет, не готов. Он хочет видеть ее, да, он привык к ее красоте, но… она должна быть с ним, он должен видеть ее каждый день, хотя бы на час, но чтобы никого не было рядом, но как это устроить? Как? Никак.

Митя изо всех сил сжал Элю, как только мог, прижал к себе. Ну и что ему теперь делать? С собой? С ней? Точнее, без нее. Лучше бы ничего этого не было. Сидел бы он в своей комнатке и пилил бы на виолончели. И смотрел бы в окно на огромную березу, переросшую пятый этаж их дома. Он загадал – если не спилят ее, как требует соседка сверху, которая ненавидит его отца, тогда он поступит в консерваторию, сразу, с ходу. Он на эту березу смотрит всю жизнь, сколько себя помнит.