Страсти по Митрофану

Эля слышала крики сверху. Кричал Павел, еще кто-то. Это очень далеко и высоко. Это совсем другая жизнь. Сейчас вся ее жизнь сосредоточилась на маленьком кусочке реки, где еще несколько секунд у нее есть, чтобы доплыть, чтобы успеть, чтобы сказать, что совершенно необязательно так было поступать, нет, что так нельзя было поступать, что все еще впереди, что все точно впереди, что все можно простить, почти все можно простить, что она его простила, потому что не может не простить, потому что жизнь – одна, короткая, драгоценная, и в ней надо делать то, для чего ты рожден, что хочешь делать, без чего невозможно жить, и быть с тем, без кого невозможно быть, – по тайному, мощному, главному закону нашей жизни… Она все это скажет, потому что она успеет доплыть, руки, скованные ледяной водой, ее донесут, ноги, которые она перестала чувствовать, помогут доплыть, сердце, тяжело стучащее в груди, будет стучать, оно не остановится от невыносимой боли, от невыносимого холода… И она успеет, она обязательно успеет, у нее хватит воли и сил.

Когда не останется сил, хватит любви – чтобы доплыть, чтобы успеть, чтобы сказать самое главное – то, что никак не произносилось, то, что он, глупый мальчишка, так хотел услышать, то, что нельзя говорить каждый день, потому что это – как тайный ключ, тайный код, страшный, всевластный, который может вернуть к жизни, заставить жить, если он настоящий. И только они, эти слова, могут заставить тебя плыть в ледяной черной воде, которая сама как смерть, которая наступает на тебя молчаливой толщей, которая сильнее тебя, но не сильнее тех слов, которые обязательно надо ему сказать, чтобы он вынырнул и помог вынырнуть ей в тот момент, когда перестают слушаться руки, ноги, устает перегонять кровь бешено стучащее сердце, леденеет все тело, и, кажется, сил больше нет, им неоткуда взяться. Если он не повернет голову, если не поверит, что все впереди, все поправимо, кроме смерти, что нельзя ее приближать, она и так всегда где-то рядом, просто мы не знаем об этом, вот как сейчас, когда несколько секунд отделяет от той границы, за которой уже нет возврата к жизни – с серым небом, с голубым небом, с плохими родителями, с хорошими, с любовью или без нее…

Митя все-таки вынырнул и оглянулся. Он не хотел выныривать, он хотел быть там, где не болит, где ничего нет, где ничего не гложет, не мучает, не тревожит. Но он вынырнул. А когда вынырнул – увидел ее. Ему показалось, что он ее увидел. И больше он не захотел обратно в глубину ледяной темной воды. Ее не может здесь быть. Что она здесь делает? Он – где? Может, он уже умер?

– Митя… Митя… – Эля, задыхаясь, с трудом плыла к нему.

– Ч-черт… – Митя попытался сбросить намокшую, вздувшуюся от воды куртку, когда начал расстегивать молнию, снова ушел под воду, вынырнул, хватая ртом воздух. – Элька…

Сверху бегали, кричали люди, завыла то ли сирена «Скорой помощи», то ли пожарная. Ледяная вода сковывала ноги и руки, сил больше не было, но им надо было доплыть до берега. Им…

Митя смотрел на мокрое, бледное Элино лицо, не веря, ничего не понимая.

– Т-ты…

– Не говори ничего… – с трудом произнесла Эля. – Береги силы… Идиот…

– Ты меня простила?

У Эли не было сил ни смеяться, ни плакать, она не чувствовала своего тела и одновременно ощущала дикий холод – как так может быть, непонятно.

– Я умру сейчас от холода… – проговорила она.

– Нет… – Митя подплыл к ней, тяжело дыша. – Прости меня…

– Если я выплыву и не заболею, и не умру от воспаления легких, прощу. Смотри…

Эля сначала услышала громкий шум мотора, потом увидела, как над ними завис вертолет, белый, с яркой оранжевой полоской. Из него показался человек на тросе. Далеко до него, очень далеко. Не доплыть. Митя попытался взять Элю за рукав, помочь ей плыть, но ей стало только тяжелее.

– Нет… – помотала она головой. – Плыви сам…

Вертолет опустился еще ниже, человек медленно спускался. Как будто зависший в воздухе вертолет переместился чуть ближе к ним.

Митя первый доплыл до спасателя, опустившегося на длинном тросе совсем близко к воде, обернулся на Элю. Тот, протягивая ему оранжевый жилет, закричал:

– Попытайся надеть! Руку просовывай! Быстрее! Вторую! Теперь застегивай на защелку!

Митя, то и дело уходя под воду, кое-как справился с жилетом. Спасатель ловко пристегнул его на большой карабин ко второму тросу, который он держал в руке.

– А она? – плохо слушающимися губами спросил Митя.

– Ее тоже пристегнем сейчас. – Спасатель махнул Эльке, изо всех сил старающейся подплыть к ним: – Доплывешь?

– Да…

Спасатель пристегнул Митю и Элю на один и тот же трос, сам обхватил их, и так втроем их подняли в вертолет.

В вертолете Митю и Элю сразу раздели, завернули в одеяла, дали глотнуть обжигающего чая из большого термоса. Эля закашлялась, Митю чуть не вырвало.

– Пей уж, герой! – Тот спасатель, который поднимался с ними на тросе, смотрел на него недоброжелательно, говорил очень громко, из-за шума вертолета его было все равно плохо слышно. – Еще раз так прыгнешь, никто за тобой не прилетит на голубом вертолете, ясно?

– Ясно… – прохрипел Митя.