Страсти по Ницше

– Не удивляйтесь, – усмехнулся Ницше, – скоро в вашем городе вы увидите и не такое! – А потом задумчиво добавил: – Но, вероятно, всему своё время. Не угодно ли присесть, указал он Марку на скамейку, где не было никого, кроме влюблённой парочки. Девчонка в короткой юбке, задрав её ещё больше, чтобы показать всем свои красивые ножки, сидела на коленях у рослого парня, раскинувшего длинные ноги в широких штанах.

Они, скорее, позировали, чем наслаждались друг другом. Когда Ницше элегантно присел рядом, влюблённые вспорхнули, как два воробушка, и Марк не совсем решительно сел рядом.

На волевом лице Ницше сверкали страстные, одержимые глаза. Но они резко менялись – становились как бы спокойнее, даже теплее, когда он смотрел на Марка. Было совершенно ясно, что он живёт ещё в каком-то ином пространстве. Ницше медлил, давая Марку прийти в себя.

– Как же так? – мучаясь, думал Марк, – вроде мне уже всё ясно было в этой жизни. Надо срочно понять хоть немного, хоть как-нибудь объяснить себе такое явление. – И от растерянности он решил пока просто заключить всё это в местечковую еврейскую логику: «А впрочем, в Бруклине, да ещё на Брайтоне, можно встретить кого угодно и когда угодно», чем, видимо, и успокоил себя на время.

– Я понимаю, господин Невский, ваше удивление, – сказал Ницше, как будто читая его мысли, – всё это никак не укладывается в сознание человека вашего времени. Но позвольте мне хоть как-нибудь смягчить неожиданность моего появления. – И как бы предлагая разрядить напряженную обстановку и немного подискутировать, он продолжал: – Мне думается, вы заблудились, вернее сказать, затерялись среди этого грязного потока толпы. Хороший совет когда-то дал Иисус из Галилеи, он говорил: «Не разбрасывайте свой жемчуг перед свиньями». Я вижу, вы слишком всерьез воспринимаете человека – это двуногое и похотливое существо. Поверьте мне, он ещё не достиг того совершенства, когда вы бы могли дарить ему столько драгоценностей своей души. Он ещё на пути, как я часто говорил, к «сверхчеловеку».

Марк немного успокоился или, скорее, смирился с тем, что происходит, и, набравшись смелости, решил поддержать беседу.

– Да, вы правы, я слишком переоценивал людей, глубокоуважаемый господин Ницше, – начал он на хорошем немецком, но всё еще дрожащим голосом. А потом задумчиво покачал головой: – Скорее всего, там я и заблудился, как вы изволили тонко заметить, – добавив после небольшой паузы и уже уверенно вступая в беседу:

– Но ведь тот же Иисус говорил и о любви, и о прощении. Наверное, он всё-таки понимал, что человек глуп, бездарен и ещё далёк от совершенства, однако призывал любить его. И я всё-таки предполагаю, что он видел путь к его совершенству, или, как вы изволили выразиться, «к сверхчеловеку», именно через любовь и прощение.

Ницше понял, что имеет дело с достойным собеседником и, видно, был этим доволен.

– Господин Невский, – сказал он, – позвольте вас спросить, верите ли вы в Бога? И если сможете, скажите правду.

Марку не было смысла обманывать, и честно, как под присягой, он отрезал:

– Нет, не верю! Я материалист, меня так воспитали. Да и всё общество, в котором я рос, было пропитано этим ядом. Хотя, впрочем, сам я интересовался религией, но лишь из любопытства.

– Тогда скажите, – продолжал Ницше, – как же вы утверждаете, что Иисус простил всех, если вы не верите в него?

– Об этом написано, – удивлённо ответил Марк.

– Значит, – сказал Ницше, – это не ваше мнение, а тех, кто писал?

– Да, пожалуй, – ответил Марк, слегка запутавшись.

– Ну а ваше мнение, – спросил Ницше, – ваше мнение о том, что вы сами видите и чувствуете как материалист, вас простили или вы простили, или кто-то простил кого-нибудь на ваших глазах?

Марк задумался и стал припоминать, как годы эмиграции перетасовали всю «колоду карт» человеческих взаимоотношений. И здесь, в Америке, прямо на его глазах. Кто был всем, тот стал ничем или совсем наоборот. Куда бы он ни направил свой внутренний взор, выплывали либо предательства – маленькие или большие, либо обиды – величиной со сверхгалактику. Случались и поистине шекспировские трагедии, и библейские. Он вспоминал друзей, просто знакомых, родственников, повсюду Марк находил одни руины человеческих отношений. Эмиграция, как ядерная катастрофа, превратила любовь и дружбу в заражённую обидой территорию. А что он сам – Марк? Простил ли он тех, ради кого пожертвовал своей карьерой и свободой, кому он посвятил жизнь? Простил ли он своей жене, которая недавно ушла от него в надежде найти человека с лучшими перспективами в этой молодой стране?

А ведь она гордилась им, Марком, прежде, в бывшем Союзе, где он был на виду и занимал высокое социальное положение в обществе.