Страсти по опере

По-русски или по-французски?

Сегодня я, уже на другом витке жизни, отношусь к этой музыке, естественно, по-иному. Намного вдумчивее, серьезнее, глубже.

Если бы я сама ставила сейчас эту оперу, то сделала бы это на двух языках — тем более, что существуют два очень качественных перевода. Всё-таки трудновато для нашей публики в течение почти пятидесяти минут воспринимать монооперу только по-французски.

Но даже в этом случае необходимы какие-то небольшие вкрапления оригинального текста, чтобы присутствовал французский флёр, было ощущение стиля, которое, безусловно, очень привязано к французскому языку. И даже совмещая русский и французский, перевод надо выбирать такой, который наиболее приближен по фонемам к языку оригинала. Это тонкая, деликатная тема — и очень серьёзная работа.

Дариус Мийо, Жорж Орик, Артюр Онеггер, Жермен Тайфер, Френсис Пуленк, Луи Дюрей. У рояля — Жан Кокто

Есть и другой, очень интересный вопрос, связанный с тематикой «Человеческого голоса». В нашей оперной литературе много моноопер, но абсолютнейшее их большинство написано для женских голосов. «Телефон» Менотти, «Ожидание» Таривердиева… Есть, конечно, написанные более полувека назад «Записки сумасшедшего» Юрия Буцко, но это оперу, как помнится, встретили в штыки…

На самом деле очень интересно, как же может повести себя попавший в аналогичную ситуацию мужчина, какие крайние степени проявления его характера мог бы показать композитор? Что этот потерявший контроль над собой мужчина может с собой сотворить?

Он может превратиться в Хозе. В пушкинского Германна. В Германа из оперы Петра Ильича Чайковского. Он может сойти с ума. Он может убить себя. Изнасиловать, искалечить, наконец, на край, убить свою возлюбленную — или, точнее, бывшую возлюбленную. У него ограничений и барьеров гораздо меньше, безусловно! Юнец в подобной ситуации запросто может натворить глупостей — вскрыть себе вены, отравиться газом или что-то в этом роде…

А вот как поступит зрелый мужчина, для которого тоже наступает некий рубеж, и он понимает, что если эта конкретная женщина его по каким-либо причинам покинет, то для него это тоже будет означать абсолютный крах? «Зачем мне жить теперь, когда вся моя жизнь в ней была?.. Не полюбят уж меня больше, а если никто тебя не любит — неразумно жить на свете… Всё мёртвое — одна любовь женщины жива. Нет такой любви — нет жизни у человека, нищ он, и жалки дни его…» Это отрывок из старой крымской легенды «Хан и его сын», записанной Максимом Горьким. На её сюжет, между прочим, очень хотел написать оперу Джакомо Пуччини — увы, не сложилось…

Чем не сюжет для талантливого композитора?

Большие приключения с маленькой оперой

Я очень люблю оперетту.

Хотя мои отношения с ней складывались очень по-разному, и полноценной «опереточной» биографии у меня, в сущности, нет никакой. Я начинала учиться на отделении актёров музыкального театра в училище имени Гнесиных. На вокальный факультет принимали строго с восемнадцати лет, мне же было шестнадцать. Но руководство, как мне сказали, не хотело терять такую талантливую, девочку, и мне после десятилетки предложили поступить на отделение актёров музыкального театра. Конечно, я пошла!

Роз-Мари или Татьяна?

У нас на курсе были люди, которые уже имели опыт игры в студиях, игры на профессиональной, но провинциальной сцене — в драме и в театрах музкомедии. А я тогда совсем была неумёшка. И руководители нашего курса — Юрий Александрович Петров и Леонид Данилович Эйдлин стали меня актёрски, по-спортивному говоря, разминать и тренировать — я сыграла, например, мадам Легренар в водевиле «Пощёчина» Этьена Лабиша. А потом одна совершенно изумительная женщина, фамилию которой я, к сожалению, забыла — она много работала в Театре оперетты с нашими корифеями оперетты Татьяной Шмыгой и Владимиром Канделаки — сказала: «А ведь у нас есть настоящая Роз-Мари!» И две больших сцены из «Роз-Мари» мы подготовили с Вячеславом Шляхтовым на третьем курсе — как раз перед моим поступлением в консерваторию в 1976 году. Мне тогда было всего девятнадцать… И, говорят, Евгений Нестеренко тогда сказал обо мне: «Никакого гнесинского! Только консерватория!»

И Петров мне тогда сказал: «Люба, если вы всё-таки не уйдёте с головой в серьёзный вокал, а останетесь с нами, я поставлю на вас „Роз-Мари“ в Театре оперетты». Конечно, это было заманчиво.

Но в это время я уже познакомилась с Надеждой Матвеевной и была всерьёз увлечена оперным и классическим пением и твёрдо решила, что направлюсь именно по этому пути. Так твёрдо, что сторонилась оперетты после того, как стала работать в театре Станиславского и Немировича-Данченко, где в то время шло немало оперетт: «Прекрасная Елена», а чуть раньше и «Перикола» Жака Оффенбаха, «Нищий студент» Карла Миллекёра, «Донья Жуанита» Франца фон Зуппе. В тот год, когда я закончила консерваторию, к ним добавился и «Цыганский барон» Иоганна Штрауса.