Читаем Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня полностью

Быть русским – это означает быть полностью растворенным в своем языке, отдаться его стихии, поскольку таким образом можно принять или отторгнуть основные ценности русской жизни; а философствовать по-русски – это значит приближаться к неким высшим ценностям через данный нам язык. Русская картина мира может быть воспринята и понята только через русский язык; каких-либо иных отвлеченных структур и представлений для ее воспроизведения не существует. Это не означает, что такую попытку нельзя предпринять, но в этом случае она будет изначально искажена и при этом в основных своих характеристиках и свойствах. Потому-то все иноязычные версии этой картины мира никогда по существу не попадали в главные ее параметры: вместо широкого и объемного полотна исторического, как правило, сюжета, написанного в жесткой реалистической манере, мы сталкивается с легкой акварелью или графическим шаржем, карикатурой, что чаще всего и происходит в рецепции русского мира со стороны западного взгляда. В этом, кстати, и кроется вопрос о существе непонимания нас со стороны Запада в широком смысле слова. Вместо адекватного и участливого отношения к ценностям нашей жизни, реализовавшимися через нашу культуру и наш язык, мы встречаемся с подозрением, враждебностью и отторжением. Я не толкую в данном случае о каких-то политических или исторических разногласиях, я говорю об онтологическом, сущностном непонимании, в каком политические и всякие иные противоречия всего лишь верхняя часть этой построенной между нами стены. Пушкин это прекрасно понимал и неоднократно писал об этом. Смотрите его письма Чаадаеву, его исторические заметки и многое другое, на что я ссылаюсь в своей книге.

Исходя из вышеизложенного мною, именно в силу такого принципиального расхождения, мы никогда не узнаём себя в тех моделях нашего изображения, которые создают и благожелательно к нам настроенные иноземцы: вроде, похоже, но по существу – не то, неверно и искажено. Там, где иностранец видит в суждениях русского какую-то поверхность и размытость выражений, для нас открывается глубина и смысл, достойные самых высоких слов восхищения.

Стоит, правда, заметить, что и наш «инструментарий» не очень подходящ для исследования англоязычной или франкоязычной моделей мира: в определенности и завершенности высказываний нам всегда видится ограниченность и неполнота понимания жизни. Думается, что такое эпистемологическое взаимонепонимание изначально расставляет известные ловушки в наших отношениях с Западом.

– Да, это развитие Ваших прежних соображений о своеобразии «русского ума», нравственных ценностей, выработанных в русской литературе. Но скажите, каково все же принципиальное значение Пушкина для русской, прежде всего, культуры, не для иностранцев?

Пушкин вводит русскую литературу в состав мировой культуры с учетом самых высоких критериев и требований. Но главное – это то, что он преобразовал и изменил развитие самой русской литературы. Собственно, не будь Пушкина в том воплощении своей краткой гениальной жизни, когда он выполнил почти все задачи, стоявшие перед национальной литературой, не было бы ни Толстого, ни Достоевского в том виде и с теми героями, какие известны нам и всему человечеству. Он, по существу, создал и того русского человека, который дошел до наших дней. Пушкин повлиял на развитие русского человека и русской жизни так, как никто другой в русской истории. Не говоря о том, что он создал такие эстетические образцы русской культуры, что это навсегда поместило ее, русскую культуру, в число ведущих мировых культурных центров.

Позволю себе одну метафору. Пушкин как бы протирает своей чудесной поэтической рукой затуманенную и неясную до этого «картинку» изображения жизни – и делает ее внезапно ослепительно яркой, прозрачной до умопомрачительной глубины, обладающей невесть откуда взявшейся смысловой перспективой: мир вроде бы тот же самый, но освобожденный от чрезмерной привязанности к одному значению, одному смыслу, к одной линии изображения, он становится стереоскопически объемным, безмерно сложным и уникальным по составу объявившихся в нем смыслов.

Вот таков наш главный национальный гений.

– Евгений Александрович, какие Ваши планы на будущее, чем порадуете читателей в ближайшее время?

Перейти на страницу:

Похожие книги

История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны
История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны

История частной жизни: под общей ред. Ф. Арьеса и Ж. Дюби. Т. 4: от Великой французской революции до I Мировой войны; под ред. М. Перро / Ален Корбен, Роже-Анри Герран, Кэтрин Холл, Линн Хант, Анна Мартен-Фюжье, Мишель Перро; пер. с фр. О. Панайотти. — М.: Новое литературное обозрение, 2018. —672 с. (Серия «Культура повседневности») ISBN 978-5-4448-0729-3 (т.4) ISBN 978-5-4448-0149-9 Пятитомная «История частной жизни» — всеобъемлющее исследование, созданное в 1980-е годы группой французских, британских и американских ученых под руководством прославленных историков из Школы «Анналов» — Филиппа Арьеса и Жоржа Дюби. Пятитомник охватывает всю историю Запада с Античности до конца XX века. В четвертом томе — частная жизнь европейцев между Великой французской революцией и Первой мировой войной: трансформации морали и триумф семьи, особняки и трущобы, социальные язвы и вера в прогресс медицины, духовная и интимная жизнь человека с близкими и наедине с собой.

Анна Мартен-Фюжье , Жорж Дюби , Кэтрин Холл , Линн Хант , Роже-Анри Герран

Культурология / История / Образование и наука