Страсти по рыжей фурии

– Леша, я тебя умоляю, – бессознательно нажимая на дверь, я пыталась вытолкнуть его на лестничную площадку, – какие еще подарки!

– Так полагается, – важно ответил он.

– Ты просто зануда!

Он уже почти совсем исчез за дверью, но в последний момент его голова протиснулась обратно. Алексей встретился со мной глазами и вдруг спросил шепотом:

– Таня, что это было?

– Что?

– Ну, такое, в воздухе... будто электрический разряд, как молния...

Я не колебалась:

– Статическое электричество. Вещи имеют свойство накапливать его.

– Вещи?

– Леша, всего доброго, не рискуй своей шеей – я сейчас прищемлю ее дверью!

Он ушел, а на меня после его ухода с новой силой напала тоска. Митя, как мне плохо без тебя, как я перед тобой виновата! Я металась по комнате, как совсем недавно – мой гость, и такое отчаяние разбирало меня, что впору было повеситься. Я почти ненавидела Алексея – за то, что на мгновение ощутила соблазн, что на секунду позволила себе забыть о прошлом, что представила себе...

Что-то страшное, огромное, жестокое раздирало мне грудь, резало меня на мелкие части, словно при древней китайской казни «тысяча кусочков», когда приговоренного медленно кромсали маникюрными ножницами, медленно и долго – очень медленно и очень долго! – пока жертва не угасала в тяжких муках.

С этих самых пор я стала бояться – не Алексея, а себя. Поэтому свела число наших встреч к минимуму. Впрочем, ничего более невинного, чем наши встречи, и представить было нельзя – ни один даже самый строгий ревнитель нравственности не мог бы придраться к нашему поведению. Любую попытку моего нового знакомого к более нежным отношениям я пресекала в корне. В конце концов он понял и принял правила этой игры – не говорить о любви, не приходить ко мне домой, избегать прикосновений, даже самых дружеских, и не дежурить у окон с армейским биноклем. Я не могла просить Алексея, чтобы он совсем оставил меня, – я знала, что он не сделает этого, но тот необходимый минимум, который позволял мне терпеть рядом его присутствие, я сумела выторговать, надеясь, что рано или поздно Алексею все это надоест и он исчезнет из моей жизни.

* * *

К концу апреля на город, словно облако, опустилось раннее тепло. Накануне до утра звонили колокола, и теперь над чистым высохшим асфальтом витал сиреневый туман, предвещая близкое лето. Оглушительно кричали воробьи, и тихая, радостная печаль заставляла слезы набегать на глаза. Я шла на свидание.

Строгое темное платье, темные туфельки, черный плащ. Свои длинные тяжелые волосы я подколола высоко – тот, к которому я шла, любил, когда я так подбирала волосы, обнажая шею. Он говорил, что его так и тянет прикоснуться к ней губами, что нет ничего более трогательного и изящного, чем эта высокая прическа. Я хотела, чтобы сегодня все соответствовало его желаниям...

Слава богу, что Алексей пропал на некоторое время, – у меня не было никакого желания встречаться с ним, вступать в долгие препирания по поводу того, стоит ли ему сопровождать меня. Этот день принадлежал не ему.

Я поймала такси и спустя час оказалась в нужном месте, на дальней окраине Москвы. Людей было довольно много, а у ворот образовалась даже небольшая толпа – здесь торговали цветами, сюда свозили мусор, шел какой-то разговор, люди целовались, разбивали крашеные яйца. Склонив голову, я прошла мимо – по длинной аллее. Толпа постепенно редела, становилось тише и печальнее – там, в дальнем углу этого сумрачного места, ждал меня тот, кого я любила и перед кем была виновата.

Я отворила низенькую калитку и оказалась внутри небольшого пространства – крошечная деревянная скамья, заржавевшая за долгую зиму лейка под ней, уже заросший яркой весенней травой холм, черный блестящий камень и эмалевый портрет на нем, с которого на меня взглянули глаза того, к которому я пришла.

Каждый раз это место, этот взгляд с портрета производили на меня сильнейшее впечатление, подобное удару молнии. Потому что каждый раз я осознавала, что прошлое не вернуть, что второй раз не разверзнется эта черная земля, выпуская обратно моего любимого, что воскресение – невозможно. Дома все было по-другому – там Митя всегда незримой тенью присутствовал рядом со мной, ходил где-то близко по начинающим зеленеть московским улочкам, и была тайная надежда, что, может быть, когда-нибудь он выйдет ко мне навстречу из ближайшего переулка – а вдруг, а вдруг, бывают же чудеса! Здесь же суровая истина выносила приговор всем моим сумасшедшим мечтам.

«Никогда! – прошептала я, кладя букет на зеленую траву, и упала на колени перед холмиком, и обняла ледяной камень. – Никогда!» Слезы неудержимо закипели у меня на глазах, плечи задрожали, и вся моя роскошная прическа, которую я сооружала этим утром, вдруг поехала набок – шпильки брызнули в разные стороны, волосы сплошным потоком упали на камень, закрывая и его, и мое лицо, и весь мир передо мною.

Когда очнулась от оцепенения, был уже полдень – солнце стояло в зените, и даже в этом мрачном, заросшем кустарником месте было светло, солнечные зайчики скакали по моим рукам, по зеленой траве, узкой аллее и соседним могилам.