Страсти по Веласкесу

– И вовсе не вдруг! Я долго добивалась согласия деда на это. Квартира маленькая, а нас ведь в ней четверо кроме самого деда поживало. Мы с мужем и двое детей. Шагу невозможно было сделать, чтобы не ушибиться обо что-нибудь, или, того хуже, чтобы тюк на голову не свалился. А тут еще это! Ужас!

– Как же вам удалось его уговорить?

– Старшая наша подросла, а спать ей было не на чем. Так все заставлено, диванчик приткнуть некуда было. Вот он скрепя сердце и согласился.

Вера Геннадиевна досадливо махнула рукой, отгоняя неприятные воспоминания, и решительно откинула крышку ближайшего ящика.

– Книга регистрации. Дневники деда. Расписки, – деловито поясняла она, перебирая находящиеся в нем бумаги.

– Расписки?

– Ну да! Изъятие художественных ценностей из имений – это вовсе не был грабеж, как утверждает Дарья. Оно производилось на законных основаниях, согласно постановлению правительства, и осуществлялось специальными людьми. Кроме эмиссаров из центра на вывозе работали местные энтузиасты из интеллигенции, сознательных рабочих и крестьян. И вывозилось имущество отнюдь не «скопом», как сейчас любят кричать на всех углах. На изымаемые вещи владельцам давалась расписка, с номером, с подробным перечнем вещей и подписью эмиссара. Она заполнялась в двух экземплярах, один оставался у владельца, а другой руководитель группы сдавал в музейный фонд вместе с привезенными ценностями.

– И в этих ящиках находятся те самые расписки?

– Нет, конечно! Их копии. Подлинные теперь рассеяны по разным городам. Ведь государственные хранилища не были конечным пунктом назначения для всего, что привозилось. По сути, они были временными складами, откуда произведения искусства распределялись дальше.

– Куда именно?

– Большая часть уходила в музеи, причем не только в крупные, но и в небольшие, провинциальные. В этом случае вместе с предметами искусства туда передавались и соответствующие расписки. Если же… – Вера Геннадиевна замялась, – единицы хранения предназначались для других целей… например, на продажу за границу, то расписки просто уничтожались.

– А что же здесь подлинное? Дневники?

– Само собой, дневники и еще книги регистраций. После закрытия фонда их было решено уничтожить за ненадобностью, поскольку они являлись документами временного пользования и велись исключительно для внутренней отчетности.

Я окинула взглядом неподъемные ящики и не удержалась, спросила:

– Можно узнать, с какой целью ваш дедушка проделал такую кропотливую работу?

– Дед считал, что все эти материалы, собранные вместе, будут представлять чрезвычайный интерес для тех, кто через много лет займется изучением истории становления музейного дела в Советском государстве.

– Он был образованным человеком?

– Дед получил прекрасное образование. Вначале учился в Москве, потом в Высшей художественной школе в Париже.

– Значит, не из пролетариев?

– Дворянин.

– А как же служба в советском учреждении… или другого выхода не оставили?

– Если вы имеете в виду принуждение, то с новой властью дед сотрудничал абсолютно добровольно. Как искусствовед он понимал, какие неизмеримые художественные ценности рассеянны по усадьбам, а как гражданин рассматривал их как национальное достояние.

– Значит, с его точки зрения, их изъятие у законных владельцев не был грабежом?

– О чем вы говорите! В условиях Гражданской войны и нищеты вывоз был единственным путем спасения художественных ценностей от гибели.

– Сейчас бытует иная точка зрения.

– Знаю, что раз слышала! Только это все сплошная демагогия! Так рассуждают те, кто не жил в то время и представления не имеет, что в реальности происходило в деревнях. Вывоз уникальных произведений искусства был единственным верным решением.

В словах Веры Геннадиевны была немалая доля истины, хотя, по моему убеждению, тут было о чем поспорить. Мутное было время, и не один прохиндей погрел руки на тех вывозах, но вдаваться в обсуждение этой темы я не собиралась, а хозяйка, посчитав нашу дискуссию завершенной, спросила:

– Вас заинтересовали эти документы? Вы хотите с ними ознакомиться?

– Хотелось бы. Если позволите, взяла бы два ящика.

– Конечно, о чем разговор!

– С этими бумагами кроме него самого кто-нибудь еще работал?

Вера Геннадиевна помрачнела:

– Нет. Тема дворянства и все связанное с ней в советское время оказались под запретом. Признавать, что шедевры, которыми гордится страна, на самом деле является наследством ненавистных эксплуататоров, никто не собирался. Дед, конечно, был идеалистом, но даже он понимал, что с ним могут сделать за антисоветскую пропаганду. Поэтому и предпочитал отмалчиваться.

– Выходит, никто не знает о существовании этого архива?

Вера Геннадиевна пожала плечами:

– Откуда? Я никогда и никому о нем не рассказывала. Дед приучил молчать. Однажды только Дарье проговорилась в запале, и вот, пожалуйста – вы объявились.

– Но эти бумаги могли бы оказаться очень полезными исследователям.