Страсти по Веласкесу

– Нет, конечно! Однажды ехал в пролетке и случайно увидел идущую по улице женщину. Что-то в ее облике показалось ему знакомым, он попытался вспомнить, но на ум ничего не пришло, и вскоре он забыл об этой встрече. Потом кто-то из общих знакомых обмолвился, что мать живет в Москве, но так как обитали мы здесь на птичьих правах, и прописка нам не полагалась, то и найти нас было непросто. Правда, в конце концов, Юрий Всеволодович догадался заглянуть в бывший дом Мансдорфов и нашел нас в этом подвале. Когда он появился в нашей квартире, моя стойкая и сильная мать расплакалась. Краснов тоже расчувствовался. Прослезился, поцеловал маме руку и воскликнул: «Благодетельница!» Мама попросила не называть ее так, но он ответил: «Нет-нет! Именно так! Я знаю, все звания отменены, но для меня вы были и всегда останетесь госпожой и благодетельницей». Тут мама опять заплакала, а доктор еще раз поцеловал ей руку и сказал, что поражен, найдя нас в таком удручающем положении, и что когда он ехал сюда, то предполагал, конечно, что живется нам не просто, но не ожидал, что все обстоит подобным образом… Знаете, голос его дрожал, а в глазах стояли слезы. Юрий Всеволодович вытащил из кармана платок и промокнул глаза. Немного успокоившись, решительно сказал: «С этой минуты все ваши беды кончились. Обещаю, теперь вы ни в чем не будете знать нужды. Я сполна отплачу за то добро, что видел от вашей щедрой семьи. Даю в том свое честное слово!» Для моей измученной матери услышать, что хоть кто-то озабочен ее судьбой, было просто потрясением.

– Что же Краснов делал в столице? Зачем он приехал?

– Он уже несколько лет здесь жил.

– И что было дальше?

– Юрий Всеволодович сдержал свое обещание. Он каждую неделю заезжал к нам и привозил продукты, деньги, мануфактуру. Последнему мать было особенно рада. Наша одежда давно пришла в негодность, и мы изворачивались, как могли, чтобы только продлить ей жизнь.

– Где же доктор все это брал?

– Он служил в Реввоенсовете.

– Как же бывший врач попал в Реввоенсовет?

– Мы и сами этому удивлялись. Он ведь был из дворян. И, тем не менее, Юрий Всеволодович носил на воротнике ромбики, указывающие на высокий военный чин, и имел в личном пользовании экипаж с лошадью. Судя по всему, он занимал значительный пост.

– Какое кардинальное изменение судьбы!

– После семнадцатого года он действительно зажил совсем другой жизнью. Стал большевиком, переехал в Москву, поступил на службу. В его распоряжении имелась прекрасная квартира, в доме была прислуга, детьми занималась бонна. В общем, он жил на широкую ногу, но с нами всегда держался просто и был к нам очень добр.

– Вы бывали у него?

– Конечно, и не один раз! В каждый наш визит Юрий Всеволодович присылал за нами свою шикарную, сверкающую пролетку, а к нашему приезду специально накрывали стол. Мне, привыкшей вести полуголодное существование, царившее у них изобилие, казалось невероятным чудом. В его доме мать оттаивала душой. Он оказывал ей всяческое уважение, задаривал подарками, а если мать начинала возражать, Юрий Всеволодович брал ее руку, нежно целовал и проникновенно говорил: «Благодетельница, за то добро, что я видел от вашей семьи, мне никогда не расплатиться. Я готов для вас сделать все! А это что? Так, пустяк!» Его хорошенькая жена Кора обычно при этом округляла глаза, охала и приговаривала: «Берите, берите! Нам для вас ничего не жалко!» Выглядело это очень смешно, ведь на самом деле она совсем не знала маму.

– А разве они…

– Мама была знакома с первой женой Краснова. В восемнадцатом году та умерла от тифа, и он женился вторично. Кора была много моложе его и очень хорошенькая.

– Сколько у них было детей?

– Двое. Мальчик, его звали Федя, и девочка, Тоня. Тоня походила на куклу. Вечно носила огромный бант на голове и платье с множеством оборок. Федя же был чудо как красив, но очень утомителен в общении. Крайне неуравновешенный характер. Только что веселился и вот уже сидит угрюмый. Или, что еще хуже, резкость какую скажет. Справиться с ним мог только Юрий Всеволодович. Его Федя обожал и подчинялся беспрекословно. Коре же с ним приходилось нелегко. Даже моя мама, которая ко всем относилась ровно, Федю недолюбливала.

Думаю, не прерви нас Роза, Софья Августовна во всех подробностях изложила бы мне непростые взаимоотношения между домашними ответственного члена Реввоенсовета. Видно было, что ей хочется поговорить, и она охотно вспоминает события своей давно минувшей юности. Но дверь вдруг распахнулась, и в комнату ввалилась пылающая гневом дворничиха.

– Это что еще за посиделки? – грозно спросила она.

Софья Августовна умолкла на полуслове и в легком замешательстве воззрилась на вошедшую.

– Что ж это вы вытворяете, Софья Августовна? – продолжала гневаться дворничиха. – На дворе скоро полночь, а вы до сих пор не спите!

– Неужели так поздно? Надо же! А мы заболтались и не заметили, – смущенно улыбнулась старушка.

– Заболтались оне! А завтра с постели встать не сможете. Забыли, что докторша велела? – наступала Роза.