Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова

— Вроде бы и тоскует, а печали настоящей нет… Говорит много. И потом: коли жена исчезла, как же столько дней в полицию не заявлять? А то ишь — совестно, дескать, ему!

— Да, подозрительно! — согласился сыщик.

Печаль сердечная

Распутин взволнованно продолжал:

— В том-то и вся штука! А мысль занозой сидит: дело-то я сделал, а Эмилия благодарить, как уговаривались, не желает?

— И что ты придумал?

— А что, ежели дождаться, когда уйдёт Генрих на службу да и зайти в дом? Только боюсь, служанка на порог не пустит. Скажет: «Господ нету!» — и дверь перед носом захлопнет. А если ты, граф, спросишь, может, тебя и впустит? Ты лицо государственное. Расспроси служанку, она тебе всё выложит, а? Может, Бог даст, самою Эмилию увидишь, посрами её, дескать, обманывать большой грех.

Соколов съел редиску, отправил в рот ложку икры, подумал и решительно произнёс:

— Так не делается! Служанка ничего не скажет. На твоём месте я устроил бы за домом слежку, вот всё сразу и прояснится.

Распутин обрадовался:

— Славно! Последить — всё равно что в душу заглянуть: всё тайное наружу выпрет. Кому из топтунов деньги дать?

— Тем, которые приставлены к тебе, Григорий Ефимович.

— Не, это моя охрана! Видал, как они под микитки поручика подхватили?

— За двести рублей филёры неделю будут пасти дом твоей возлюбленной — круглые сутки. И потребуй с них ежедневные рапортички — отчёт наблюдений.

— Так и сделаю, хоть терпежа во мне нынче нет! Сегодня же ночью позвоню градоначальнику Адрианову, прикажу, пусть насчёт филёров распорядится. Эх, жизнь моя горькая, любовь безответная… — Распутин тяжело опустил голову на руки, по его щекам потекли крупные слёзы. — Нет, граф, ты печаль мою ощущать не можешь! Оченно на сердце тяжко…

Молчаливое согласие

В этот момент раздались весёлые крики. Из дальних дверей хороводом по залу двигались цыгане.

Старший с гитарой, Николай, изображая необыкновенную радость, словно выиграл сто тысяч по военному пятипроцентному займу, низко поклонился Соколову, затем обнялся с Распутиным. Распутин стал с молодыми цыганками целоваться в губы, после чего каждой засунул в лиф ассигнацию.

Цыгане весело грянули:

Как цветок душистый
Аромат разносит,
Так бокал налитый
Тост заздравный просит.

Выпьем мы за Гришу,

Гришу дорогого.
И пока не выпьем,
Не нальём другого.

И вдруг Распутин выскочил из-за стола, с диким восторгом вскрикнул:

— Ах, люлю-люлю малина!

И он пошёл вприсядку, с небывалой страстью выделывая затейливые коленца, выбрасывая ноги, ритмично хлопая ладонями по голенищам.

Зинаида, желая угодить Распутину, присоединилась к пляске.

Горький, Скиталец и другие встали в круг, хлопая в ладоши.

Соколов подумал: «До чего же переменчив русский характер!»

* * *

Наплясавшись, вновь уселись за стол. Выпили, закусили анчоусами с горячей картошкой. Распутин обнял Зинаиду.

— Какая ловкая до пляски — страсть!

— Да и вы, Григорий Ефимович, — огонь! — И вдруг, словно сомневаясь в своей правоте, слабым голосом произнесла: — И всё же, святой отец, блуд небось дело греховное, а?

Распутин проглотил устрицу, поднял глаза к роскоши расписанному потолку и, словно священник на проповеди, назидательно произнёс:

— Единым раскаянием человечество и спасается! Хочешь, душу свою сберечь, надо согрешить, дабы явить пред лик Господень своё покаяние. Не велика мудрость, но необходимо выразумение ея, понимание в полноте всей, — перешёл на обыденный тон. — Так что, Зинуля не сомневайся, не отвращай своего лица от чувств моих. Тогда получишь вот это, — он полез в глубокий брючный карман и выудил оттуда смятые бумаги.

Зинаида застенчиво опустила пушистые ресницы, согласно кивнула головой. Она протянула за бумагами руку, но Распутин рассмеялся.

— Не спеши к капусте, пока не подпустят! — И он, хитро улыбнувшись, спрятал бумаги. — Что, мадерца вкусна? Ты, граф, не пьёшь? Так будь здоров! — Распутин махом опрокинул вино в широкую красную пасть. — Пойдём, граф, в кабинет. Там барыньки нас ждут…

Соколов усмехнулся:

— Нет! Твои бабёшки на меня скуку нагоняют.

— Напрасно так говоришь! — Кивнул в сторону Горького: — Сейчас Максимыч тебя в революционеры обратит, — и громко рассмеялся. Обхватив одной ручищей Зинаиду, другой широко размахивая, Распутин отправился в кабинет. Со всех сторон неслись приветствия:

— Здравствуйте, святой отец! Наше вам почтение…

Распутин не отвечал. Он что-то говорил в ухо Зинаиды.

За ними было заторопились Соедов и Отто Дитрих.

Распутин топнул ногой:

— Пошли вон! Ишь, прыткие…

Горький задумчиво покачал головой:

— Только в России всякое ничтожество может менять премьер-министров! — Повторил: — Какая нелепая страна.

Скиталец, изрядно захмелевший, щипнул струны гуслей:

Ни кола ни двора,
Зипун — весь пожиток.

Горький, прикрыв веки, неожиданно громко вскрикнул:

Эх, живи, не тужи,
Умрёшь — не в убыток!

Веселье продолжалось, но без Соколова. Гений сыска отбыл домой.