Страстная неделя

Вот почему я и свел к одной букве фамилию Артура и к общему экскурсу историю нашего гренадера и его семейства, представив все дело в несколько неясном, слишком общем виде; быть может, я даю возможность многим своим современникам признать в моем персонаже своего предка и кичиться им, но, с другой стороны, никто так никогда и не узнает с полной достоверностью, о его ли семье идет речь, и никто не сможет, следовательно, оправдать свое собственное распутство ссылкой на законы наследственности.

Человек-то ведь не животное.

VIII ВЕСНА

Никто этой ночью не спал в префектуре. Между одиннадцатью часами и полночью явился Макдональд, вернувший свою дочь к родному очагу, и от него Мармон узнал об измене армии. Прежде чем герцог Тарентский двинулся в направлении Абвиля, где он рассчитывал нагнать короля, в Бовэ прибыл адъютант генерала Грюндлера, бывшего командующего военным округом Сены, которого Кларк, заменивший Сульта, взял к себе в Военное министерство в качестве начальника канцелярии, и привез с собой последние новости. Париж с утра стал гнездом измены, и — как ни трудно поверить — повсюду трехцветные знамена и кокарды; с минуты на минуту ждут прибытия Наполеона. Грюндлер в письме, пересланном через адъютанта Макдональду, жаловался, что ровно ничего не знает о судьбе своего министра. Так как в министерстве его патрон больше не показывался, он специально послал к Кларку на дом, на улицу Ройяль, офицера. И там нет Кларка. Что сие означает? Неужто Кларк, которого назначили на место Сульта, как более надежную фигуру… перекинулся в другой лагерь? Да нет, просто провалился сквозь землю… исчез — и все тут! Адъютант Грюндлера встретил по дороге волонтеров-правоведов; у бедных юнцов вид был совсем измученный, а офицеры даже не старались скрыть своих опасений: ведь им пришлось продвигаться среди мятежных войск, от которых они еле ускользнули у Сен-Дени. Впрочем, поведение бонапартистов казалось несколько странным: они даже не пытались войти в соприкосновение с войсками, хранившими верность королю и беспрепятственно отходившими к границе. Грюндлер запрашивал распоряжений. Допустим, он даже их получит, но с таким запозданием, что они вряд ли ему пригодятся.

Так или иначе, в четыре часа утра супрефекта разбудили. Это прибыл генерал Гюло, сопровождавший починенную карету маршала Макдональда; он привез новости из Бомона, доставленные агентами Бонапарта. Господин Масса немедля провел его к Мармону, который и выслушал лаконичный рассказ Гюло о торжественном въезде в Тюильри. Император водворился в Лувре в девять часов вечера. Почта приносила самые отчаянные вести… Всю ночь в Бовэ ревел шквальный ветер. В трубах свистело и завывало, дождь барабанил в ставни. Погода под стать трагедии. Временами казалось, что по мостовой с грохотом тянутся обозы, потом небесный глас ширился, крепчал, будто сама природа возмущалась деяниями людей. Спать… попробуйте усните в таком аду! Когда внезапно смолкал ветер, рождалась тишина, еще более тревожная, чем завывание бури, и каждый, как облегчения, ждал следующего шквала. Впрочем, тишина эта всякий раз длилась недолго.

Наконец окна побледнели — вставал рассвет. Весна начиналась в Бовэ низко нависшим туманом, в комнаты доносился топот патрулей на улицах, голоса звучали странно, как звучат они только в час предрассветного одиночества.

Ветер утих. Дождь тоже перестал. Сквозь разорванные облака робко проглянули лучи солнца.

Гонцы уже развозили приказы. Караульные, отстоявшие свои часы у ворот казарм, а также у тех домов, что были отведены для постоя королевской гвардии, разбрелись по городу. Фабричные, начинавшие работу ровно в шесть часов утра, ибо при любых обстоятельствах нельзя терять ни минуты рабочего дня, который в это время года длится всего лишь двенадцать часов, — мастеровые искоса поглядывали на солдат, моющихся у колодцев прямо посреди улицы, и только плечами пожимали. О чем думали все эти люди? Трудно, пожалуй, даже невозможно себе представить.