Страстная неделя

"Оливье!" Тот, другой, действительно не может повернуться, но Селест чувствует, как он ежится, старается отодвинуться, насколько позволят это унизительное соприкосновение тел, рук, ног. "Оливье!" Тот не отвечает. "Нет, не могу же я обмануться, мой друг, мой брат, ведь я учил тебя ездить верхом и владеть шпагой, тебя, мой мальчик, мой Оливье... Почему ты не узнаешь меня, я ведь Селест... Ты что, оглох, потерял рассудок, Оливье, мой Оливье?" А тот: "Я вас не знаю, я вовсе не ваш Оливье...

меня зовут Симон Ришар, я капитан Симон Ришар..." Чудовищный диалог-диалог в аду. Стало быть, у меня уже помутился рассудок, это лишь обман чувств, но нет, это все-таки он, это Оливье... "Меня зовут Симон Ришар..." - "Да брось ты. даже вот с этой грубой щетиной на лице. и пусть даже время проложило в углу рта эту горькую складку, исчертило лоб морщинами...

Ты-Оливье! Не отрекайся так упорно, особенно сейчас, в эти трудные для нас часы, неужели ты можешь думать, что я тебе поверю? Посмотри, вот здесь, на обнаженной твоей руке, виден шрам, ведь это я. я сам оцарапал тебя шпагой, когда мы играли с тобой, а было тебе тогда одиннадцать лет... Посмотри, сквозь разодранную рубаху видна у тебя под левым соском родинка, твоя примета... Оливье..." Он глядит на меня глазами Оливье, но глядит враждебно, у него еле хватает сил отрицательно покачать головой, нас все теснее прижимают друг к другу, мои губы у самого его уха... "Бесполезно, Оливье, лгать мне, твоя ложь ничему не поможет, ведь я-то знаю..." Боже мой, боже мой, в этом аду, в этом аду... Или, может быть, у меня просто бред?

Десять лет, десять лет назад он исчез, его считали погибшим... ведь мог же он пасть где-нибудь в бою, а потом тело бросили в реку, и он исчез, как рубашка без хозяйской метки... после той трагедии... "Оливье! Значит, ты жив?" - "Меня зовут Симон Ришар". Он не может или не хочет говорить ничего, кроме этих четырех слов. В этой жуткой лачуге, в снегах России... Капитан Симон Ришар. Да брось ты! Селест вспоминает драму, разыгравшуюся одиннадцать лет назад. Оливье обладал всем, о чем может только мечтать человек: он носил одно из наиболее прославленных имен старинной Франции, был сыном богатого человека, получившего при императорском дворе титул церемониймейстера, и сам в двадцать пять лет. осыпанный почестями, был назначен супрефектом; потом его отозвали ко двору, дав неожиданно высокую должность, и он приехал в столицу вместе с двумя детьми и женой, красивейшей женщиной в мире, его кузиной, которую он любил еще с детства. Здесь-то и крылась беда. В этом могильном рву под Вильной, куда заживо брошены люди, Селесту чудятся огромные глаза графини, бархатный взгляд Бланш... Вдруг анонимное письмо. Оливье узнал. В их супрефектуре стоял гарнизон, и Бланш. которая смертельно скучала в провинциальной глуши, изменила мужу с офицером, изменила с этим безмозглым херувимом! С этим ветрогоном Тони де Рейзе...

Оливье мог убить его, убить ее. Он предпочел исчезнуть. Десять лет прошло с тех пор. Никто не знал, где он. И вот ты здесь, сейчас, когда мы умираем. "Оливье, не лги мне хоть в последнюю минуту... Слушай меня: у тебя двое детей, Оливье... Она, послушай, Оливье, она ведет самую достойную жизнь, поверь мне, она одна, живет при императрице Жозефине в Мальмезоне, она одинока и несчастна... она тебя любит, у тебя же дети". Он не слушает. Лежит у меня на руках-неподвижно, как срубленный ствол. Он не может отодвинуться. Не может гневно махнуть рукой, потому что даже для выражения ненависти здесь нет места. "Я капитан Ришар... Симон Ришар..." В глазах у меня мутится. Мерзкий запах множества тел. Все это только дурной сон. Я уже не вижу его, только слышу, как он твердит: "Я капитан Ришар..."

В казарме, куда пришел справиться о хозяине кучер, никто не мог ему членораздельно ответить, в Бовэ ли граф де Дюрфор или нет. Никто не знает ни того- где он, ни того, что в эту минуту он проснулся, рывком поднялся на своей софе, оглядывая незнакомое помещение, с удивлением прислушался к стонам, доносящимся из соседней комнаты... Кто стонет-его сын или Селест?..

Кто бы это ни был, но, видно, спится ему несладко. Что грезится Селесту? Пленник из-под Вильны кричит в темноте. "Слы шишь?" - спрашивает госпожа де Бельдербуш своего супруга.

"Слышу", - мрачно бурчит тот в ответ, ибо его самого гложет мысль о крахе предприятия, о застое в ковровом производстве... сорок рабочих с семьями голодают с 1814 года... Ковровую мануфактуру пришлось закрыть. И виновники несчастья-вот эти самые ультрароялисты, которые проходят через город, как шайка беглецов, а ты еще изволь устраивать их на ночлег. Кто знает, возможно, с возвращением Наполеона... Конечно, в его годы уже поздно претендовать на пост префекта, но, может быть, хоть дела-то поправятся...