Страстная неделя

Он стал рассказывать историю, забавную историю, но тут же понял, что Ришелье его не слушает. Где блуждали его мысли, что означало внезапно воцарившееся молчание, после того как Мармон довел свою историю до конца, странное, непостижимое молчание после бесконечно долгой беседы; какие мечты вдруг овладели бывшим губернатором Одессы? Маршал почтительно не прерывал этих мечтаний до тех пор, пока Ришелье не взял со стола флакон и-в который раз! - не полил себе на руки ароматической воды.

- Кажется, я прервал вас своими воспоминаниями об Испании, - проговорил Мармон. - Вы говорили?..

Ришелье вздрогнул всем телом, как человек, внезапно разбуженный ото сна, огляделся вокруг и проговорил: "Я сказал..." - и вдруг действительно сказал нечто, что не имело ни малейшего отношения к их беседе:

- Настало время, настало время решительно и бесповоротно покончить с духом авантюры. Покончить с авантюрами. Порядок... именно порядок необходим Франции. Пускай Мюраты убираются обратно в свои конюшни! А те из нас, кто бродил от Гибралтара до Самарканда в поисках опьянения, стараясь забыть о насущных нуждах, те, кто жил, поглощенный личными замыслами, пусть они возвратятся на прежний путь, на дорогу былой чести... Настало время...

Ришелье говорил почти шепотом, точно для себя одного.

Вдруг он повысил голос и спросил Мармона так, как будто и не было предыдущих слов:

- Скажите-ка, господин маршал, что это вы мне говорили... У вас в Шатийоне есть недвижимость, и вы, если не ошибаюсь, задумали приспособить ее под промышленное предприятие... Очень, очень занятно; расскажите-ка мне об этом поподробнее.

Взаимоотношения знати и третьего сословия не всегда бывают такими, какими рисовал их герцог Ришелье, говоря о грядущих опасностях. В этом мог бы убедиться самолично Теодор, вернись он домой чуть пораньше, но он, движимый своей страстью к лошадям, застрял в конюшне, желая удостовериться, что его Трик ни в чем не нуждается. Автору, боюсь, не избежать упреков за то, что он не ускорил возвращения Жерико в бакалейную лавочку госпожи Дюран, не ускорил даже в прямое нарушение целостности этого образа, даже в ущерб заботам Теодора о верном Трике, дабы Теодор еще с порога мог увидеть сцену, которую со всеми подробностями описывают в любом современном романе. Но должен оговориться: автору такие сцены претят, и, хотя сейчас у нас середина XX века, все же гораздо легче, чем разрушенный войной город, описывать, как гренадер из роты Ларошжаклена насилует в лавочке шестнадцатилетнюю девушку тут же на импровизированном ложе, приготовленном ею самой с помощью доверчивой матери, или же просто на полу, а девушка отчаянно отбивается от насильника, и оба, борясь, катятся по полу... ведь в этой области за прошедшие сто сорок три года не столь уж многое изменилось... Но нет! Пусть лучше нарушится единство тона и прервется, по видимости, ход романа, пусть он останется незавершенным на этой странице и превратится в неуклюжий набросок или в огромную композицию, где одна какая-нибудь сцена лишь намечена, но еще не нанесены краски и получается как бы бесцветная дыра, пусть в чем-то понесет ущерб само мастерство романиста... - нет и нет! Пусть лучше читатель не загнет на полагающихся местах уголки страниц и не передаст книгу своей знакомой даме, чтобы та сразу же нашла нужную сцену, ради которой небрежно перелистывают начало и, пожалуй, даже не читают дальнейшего. Вы знаете разговор между Денизой и Теодором и можете поэтому понять без посторонней помощи, какой отклик нашли слова мушкетера в этой доверчивой детской головке, понять ход ее мысли, подготовивший мнимое торжество Артура де Г., о котором Теодор и думать забыл... Бедняжка Дениза, ей так хотелось отправиться в чудесное путешествие, а постоялец хоть и нравился ей, но внушал страх. Нет-нет, хватит о прошлом. Правда, Дениза могла бы попенять на Теодора, потому что ей хотелось познать неведомое и чудесное наслаждение, о котором он говорил ей, познать ту особую Италию, но такую уж она прожила юность, такое уж получила воспитание, что даже представления не имела о поведении мужчины, о том, что, обняв девушку, подобную ей, он не удовлетворится этим. Вот и все.

А сейчас она унта в дождь и в ночь, ушла, безумица, - где-то она бродит, не смея показаться на глаза матери. Драматург поискуснее непременно устроил бы так, чтобы Теодор, возвращаясь домой, встретил бы ее то ли на углу улицы, то ли тогда, когда она выбегала из лавчонки. Но жизнь-она иная, да, впрочем, если бы она и свела их лицом к лицу, они не узнали бы друг друга в кромешном мраке. Муниципальное освещение города Бовэ нам в данном случае плохой пособник. То. что станется с Денизой, не относится к нашему рассказу: читателю достаточно знать, что утром она домой не вернется. Бросилась ли она в воды Терэны?

Но река Терэна слишком мелководна и не создана для утоления отчаяния, а разве кто поздней ночью станет пускать отчаявшихся девушек на башню собора св. Петра? Волей-неволей приходится отказаться от мелодрамы.