Страстная неделя

Оказалось, что это книга, вышедшая здесь в прошлом году, — «Дон Жуан», и написана она режиссёром театра господином Гофманом, молодым человеком, которого герцог представил им на прошлой неделе, в тот вечер, когда в замке музицировали. И вот мной завладели два Бамберга: Бамберг, возникший в моем воображении, и Бамберг, тронутый крылом фантастики, тот. где жил Эрнст Теодор Амадей. Отныне двор герцога Вильгельмаэто тот двор, о котором мы читаем в «Коте Мурре», а театр на площади напротив узкого двухэтажного дома с мансардой и чердаком для мечтаний кота Мурра-это гофмановский театр, пусть даже теперь в «ложу для приезжих» попадают не через гостиницу, не через дверь в алькове комнаты для приезжих, той, что напротив театрального зала, где играют моцартовского «Дон Жуана» — прообраз гофмановской сказки… так или иначе, это театр Гофмана, куда он проходил прямо из спальни, театр, служивший приютом его фантазии; и на плане этого театра, относящемся к 1912 году, помечено, что место в «ложе для приезжих» на драматический спектакль стоит две марки пятьдесят пфеннигов, а на оперный-три марки пятьдесят. Бертье иногда бывает там с женой-княгиней Ваграмской, и тёщей-герцогиней Баварской, обожающей музыку… Само собой разумеется, не в «ложе для приезжих». В герцогской ложе.

Я никогда, как мне думалось, не был в Бамберге, и вдруг книга на коленях у Марии-Елизаветы сказала мне, что именно Бамберг-тот город, который вставал передо мной, порождённый фантазией других людей, сначала в «Дон Жуане» Эрнста Теодора Амадея; а потом я увидел, как возникает в глазах Эльзы фантастический Бамберг, Бамберг «Неизвестного». Я не знаю, разрушила или нет последняя война этот городок во Франконии, присоединённый к Баварии только в 1803 году, но силой фантазии Эльза возродила его в наши дни из руин, повела нас в тот квартал, где сохранилась гостиница, в которой, по преданию, жил Гофман, и «ложа для приезжих», куда попадали через дверцу в спальне, и в те разрушенные кварталы, где по воле Эльзы бродит существо, для Гофмана немыслимое, страшный образ нашего века-Жоэ, тихая, помешанная, которой не суждено вернуться на родину; она приходит к развалинам своего мнимого счастья за едой, принеенной Антоненом Блондом, приходит, словно бездомная кошка, только она не так разговорчива, как кот Мурр.

Я никогда не был в Бамберге. И вот мною завладели идиллическая г„тевская Германия, город Гофмана и современный Геркуланум, который увидела Эльза, — город, где в разрушенных виллах натыкаешься на жалкую до смешного свастику и на вспоротую мебель Третьего рейха. Мною владеют эти три Германии и подлинный Бамберг, стоящий на острове Регнице, между двумя рукавами Майна, Бамберг туристов, где есть Капуцинерштрассе и лицей, рыболовные тони и Малая Венеция, канал, образующий излучину, романтический парк «Терезиен Хайн», овеянный воспоминаниями о безумном короле, а напротив острова, над ратушей, когда перейдёшь два моста, на левом берегу-Домберг, на вершине которого на Каролиненплац возвышаются и старый собор, и бывшая епископская резиденция.

Средневековье и Ренессанс Франконии. А напротив-новая резиденция, дворец со строгими колоннами, расположенными в унылом и скучном порядке, приветливо только восточное крыло над спуском к ратуше; в нем и поселилось семейство Бертье. К чему мне знать ещё что-нибудь о Бамберге? Князь Ваграмский по городу не гуляет, хотя Бавария в противовес остальной Германии долгое время была союзницей Наполеона. Здесь тоже произошли большие перемены: князь Ваграмский катается теперь в коляске, и не по Бамбергу, а по идиллической Германии, ездит в селения, что наверху, в горах, в Альтенбург, куда ведёт липовая аллея, или в Ротгоф, где такие прекрасные вишнёвые сады, или в Михельсбергервальд… Князь Ваграмский рассеянно смотрит на этот мирный ландшафт, не замечая его, князь Ваграмский грызёт ногти и думает о другом: о женщине, у которой нет больше сапфиров, о мире, куда ему нет возврата, о Шамборе и о ласковой Луаре… Иногда он все же гуляет пешком по окрестностям в сопровождении верного Антуана, а на некотором расстоянии, чтобы не мозолить глаза, за ним следует начальник бамбергской полиции или один из его агентов-в те дни, когда эта важная персона занята другими делами. Сердце у Бертье пошаливает, но призванный к нему доктор Циглер уверил, что ничего серьёзного нет.

Далека, ах, как далека та страстная неделя…

Как отнёсся Наполеон к письму, которое Бертье в конце концов написал и доверил маршалу герцогу Тревизскому в четверг утром? Было ли оно вручено Наполеону? Бертье все время мучает мысль, что он написал не то, что нужно, не то, что было бы нужно написать. Так терзали его угрызения совести. Угрызения не из-за того, как он вёл себя после возвращения Бурбонов, а из-за этого письма. И все же это угрызения совести, это стыд.