Страстная неделя

Очутившись наконец на кладбище, он почувствовал себя вне опасности. Вздохнул с облегчением, окинул взглядом могилы, высокий силуэт колокольни и, выйдя из ворот, начал спускаться по лестнице… Вдруг навстречу метнулась чёрная тень: какой-то человек загородил ему дорогу, зашептал что-то… Теодор выхватил саблю, замахнулся. Человек отскочил.

— Не трожьте… это ж я, я — Фирмен!

Теодор опустил саблю, и тогда подручный кузнеца опять подошёл, вытягивая шею и сгибая спину. Луна осветила его гнусную рожу с перешибленным носом, и видно было, как блестят у него глаза; Теодор левой рукой схватил его за плечо, крепко стиснул и, почувствовав, что сжатые мышцы судорожно вздрагивают, словно кольца змеи, выдавая тревогу Фирмена, потащил его за собою: «Ни слова! Идём!» Они повернули на площадку, расстилавшуюся у подножия высокой средневековой стены, и тогда внизу, за парапетом, увидели белевшие при луне шиферные крыши и глубокие узкие дворы, как воткнутые между домами чёрные кинжалы мрака. Спустились по лестнице, потом по дороге, дошли до первых домов, кровли которых были ниже дороги, и свернули в тёмный переулок.

И тут Фирмен, до тех пор покорно подчинявшийся крепкой руке, которая сжимала его плечо, вдруг вырвался, словно хотел убежать, но вместо этого прижался к мушкетёру, торопливо забормотал на своём пикардийском шепелявом наречии, напирая на Теодора всем телом, преградив ему путь, шепча ему прямо в ухо. Теодор грубо его оттолкнул — в этой липкой назойливости, в этой наглости было что-то мерзкое. «Что ты бормочешь? Говори громче, разборчивее». И наконец понял: «Надо ваших солдатов позвать…» Тогда он ещё крепче схватил доносчика и, хотя чувствовал такое отвращение, будто сжимал в руке ужа, потащил его к дому кузнеца.

Но Фирмен все дёргался, все шипел, и, даже не понимая этого шипения, можно было угадать его смысл. Ясно было, что он повёл мушкетёра на гору вовсе не для того, чтобы развлечь его занятным зрелищем. Он требовал, чтобы Теодор позвал «солдатов»: пусть они придут с саблями, с ружьями, оцепят лес и схватят заговорщиков, изменивших королю, арестуют «ихнего Бернара»… Внизу, под горой, где лунный свет заливал улицы, пролегал млечный путь тишины и все казалось таким огромным и красивым, даже брошенная у сарая тележка с большими колёсами, даже грязные лужи перед воротами. На колокольне пробило час ночи.

Теодор, не говоря ни слова, вдруг толкнул Фирмена и, отшвырнув его в тень, падавшую от амбара, подальше от лунного света, прижал к стене и со всего размаху закатил ему две оплеухи, не щадя гадкой его физиономии. Фирмен крикнул что-то, кажется: «Убивают!» Теодор не разобрал, да и не до того ему было. Юный дикарь весь подобрался, напрягся и, прикрываясь согнутой в локте рукой, бросился на него, норовя ударить головой под ложечку. Он промахнулся, от удара оба пошатнулись.

Мушкетёр инстинктивно схватился за саблю, но прикосновение к холодному металлу словно отрезвило его, и он не вытащил клинка из ножен: повернувшись, выждал второго наскока, опередив противника, откинулся назад и ударил его ногой прямо в грудь с такой силой, что Фирмен отлетел и покатился под откос.

Обезумев от ярости, он даже не дал себе времени оправиться и собраться с силами, чтобы снова кинуться на противника, умелого борца, но зато Теодор увидел, как в руке этого бесноватого что-то блеснуло — возможно, копытный нож. Мушкетёр парировал удар правой рукой и сделал выпад левой. Французского бокса тебе мало, голубчик? Ладно, получай английский. И, тоже распалившись злобой, он раз за разом молча наносил удары «ихнему Фирмену»; тот прикрывался локтем, однако не отступал, ударяя в пустоту рукой, вооружённой ножом, увёртывался, бросался вперёд… Но вдруг мушкетёр ударил его кулаком под подбородок, и Фирмен, рухнув навзничь, лишился чувств.

После такой встряски у Теодора улёгся гнев и даже зашевелилась в душе тревога за побеждённого противника. Он наклонился над Фирменом, наставив, однако, на него саблю в ножнах…

Ужасно неудобно, когда при боксе у тебя болтается на боку сабля… а сейчас, кто его знает, может, юный негодяй, распростёртый на земле, притворяется. Но он увидел, как у Фирмена разжалась рука и выпавший из неё нож докатился до лунной дорожки. Теодор подобрал нож и, посмотрев на него, присвистнул. Ничего себе, подходящее оружие для подлецов! Потом нагнулся к застонавшему Фирмену:

— Ну, вставай! Хватит. Ты своё получил… Вставай, говорят тебе. Пора домой идти. Слышишь?

Побеждённый повернул голову, попытался сесть, привалившись спиной к стене… Он действительно «получил своё». Теодор подхватил его под мышки и, поставив на ноги, прислонил к стене амбара. Взглянув на безобразное лицо Фирмена, он увидел что-то тёмное, влажное на его губах — кровь… Нож Теодор сунул себе в карман рейтуз и сквозь сукно почувствовал острое лезвие. Он усмехнулся, потом вполголоса проговорил:

— Ну полно, держись, будь мужчиной…

Фирмен опять застонал, бессильно склонил голову к плечу и поднёс руку ко рту, ощутив что-то мокрое на губах.