Страстная неделя

Может быть, и о том и о другом… Дождь идёт, чувствуется весна. Деревья с перепутанной гривой тонких ветвей стоят, словно растрёпанные мальчишки, и клонят тихонько голову на плечо нежного серого неба, над полями, светлыми от прошлогоднего жнивья, и над густой чернотою весенней пашни.

По правде сказать, выступать ещё и не думают. Принцы прибыли, но, видимо, королевская гвардия следует за ними не спеша: ведь от Гранвилье до Пуа только три лье, даже пешком и то большая часть войска могла бы добраться сюда часам к восьми, к четверти девятого… Мушкетёров выстроили для встречи графа Артуа и герцога Беррийского, но, пропустив их поезд, кавалерия так и осталась на площади. Лошадям не стоялось, они нетерпеливо били копытом о мостовую… Так прошёл час… час с четвертью… Теодор видел, как в направлении Абвиля проехал чёрный фургон, запряжённый белыми лошадьми, и в человеке, сидевшем на козлах под зелёным брезентовым верхом, он вроде бы узнал Бернара. Ну вот, последняя возможность поговорить упущена, и совершенно зря. Экая глупость! Впрочем, что ему за польза от разговора с этим сердцеедом? Пускай себе катит за пряжей для деревенских ткачей. Вези, голубчик, мотки пряжи, устраивай проездом заговоры и мечтай о своей Софи! Мы с тобою принадлежим к двум разным мирам, дороги наши больше никогда не встретятся.

Вот показались наконец гренадеры Ларошжаклена, идут пешком гвардейцы королевского конвоя, а за ними конная рота — во всяком случае то, что осталось от неё. Стоит взглянуть на эти подразделения, и можно уже не спрашивать, почему им понадобилось целых три часа, чтобы пройти расстояние в три лье. Со дня на день положение ухудшается, лошади истощены, все больше всадников спешивается и шагает по дороге, ведя лошадь в поводу.

А обоз разросся до бесконечности. За военными фургонами тянутся реквизированные экипажи, в которых везут больных, покалеченных и каких-то старцев в мундирах вперемешку с юными лицеистами, бежавшими из столицы; едут сотни колясок и битком набитых карет, там восседают дамы с детьми, с собачками и слугами; на дороге то и дело происходят несчастные случаи, дамы падают в обморок, и знакомые офицеры, их друзья, садятся к ним в экипаж… Лакеи идут пешком и ведут по две, по три лошади каждый, а хозяева едут в каретах. Тут же тащатся и экипажи господ офицеров королевского конвоя, лёгкой кавалерии, тяжёлой кавалерии, дворцовой стражи и Швейцарской сотни (больше двадцати экипажей для одной только Швейцарской сотни), и так далее, и так далее; о дисциплине и помину нет; кучера пытаются разыскать своих хозяев, не имея, однако, ни малейшего представления, где те находятся — впереди или сзади, в эскорте принцев, в авангарде или среди отставших. Пешеходов приводит в отчаяние дождь, они поминутно останавливаются; когда проходили через деревни, доброй половине этого полчища неизменно что-нибудь да требовалось. Завидев вывеску башмачника, нежданные покупатели заставляли подмастерьев отпереть мастерскую, хотя хозяин ещё спал, и примеряли заготовленные сапоги и башмаки. Иные заходили просто так, чтобы спрятаться от дождя. Те, кто не успел подкрепиться в Пуа перед выступлением, осаждали лавки и кабачки, спрашивали в крестьянских домах, нет ли продажной колбасы или хотя бы не слишком чёрствого хлеба.

Теперь понятно, почему граф Артуа решил уехать за море; из Абвиля, где предполагалось соединиться с королём, он хотел неожиданно повернуть к Дьеппу и, сбив таким манёвром преследователей с толку, успеть погрузиться на суда.

В десятом часу утра весь этот беспорядочный караван выступил наконец из Пуа и двинулся по обсаженной высокими вязами дороге, которая шла в гору, огибала кладбище, петляла по лесистому склону холма и вдруг выводила в иную, совсем иную местность — на огромное и до самого горизонта голое плоскогорье. Тут уж нельзя было вырываться вперёд, пришлось стягивать всю гвардию, поджидать пеших, эскортировать их, продвигаться под дождём, в непролазной грязи, черепашьим шагом.

* * *

С ума можно сойти! Топчешься на дороге, мокнешь. До чего же противно плестись еле-еле, хоть и знаешь, что лошадь твоя устала за эти несколько дней. Да ещё Трик, как и предупреждали Теодора, время от времени припадает на ногу, и, хотя мушкетёру теперь известно, что это сущее притворство со стороны лошади, и хотя все предосторожности были приняты и на копыто налеплен пластырь из жирной глины, — все-таки он нервничал. А тут ещё на бесконечных остановках россказни соседей… на кого угодно подействует… Ну, пусть человек и не поддаётся всеобщей истерии, а все-таки…

Со вчерашнего дня все говорили о кавалерии Эксельманса, как будто уже видели её. На самом-то деле никто её не видел. Но ведь сколько времени твердят: «Она движется за нами по пятам».

А тут ещё эта медлительность, эти долгие стоянки и дождь, превратившийся в ливень, — поневоле начнёшь думать, что кавалерия вот-вот нагрянет, и оборачиваешься, приподнимаешься на стременах, вглядываешься: что там позади?.. кто приближается?..