Страстная седмица

— Прислушайтесь-ка… Не улавливаете? Нет? А мне вот, когда я слушаю, тяжело дышится самому. Понимаете, механическая жесткость прибора, еще немного, я сам начну задыхаться. Каково молодому человеку?… Этому вам и следует учиться: наблюдению и сообщению с больным. Повозитесь, подберите ему индивидуальный ритм. И, ей-богу, пора требовать, чтобы на каждого человека, скажем, в юности, была составлена карточка индивидуальных ритмов — пока он еще здоров. Всего, коллега! А что касается той столичной знаменитости, что приезжает, то (и профессор дал волю своей обиде) родственники вольны не доверять нам. Но даже и йоги не вдохнут в него жизнь. И разум не вернут. Конечно, москвич этот замечательный врач, я наслышан, но посмотрим, что он может сделать? Ничего.

И вдруг он снова рассердился:

— Зачем он нам? Будет только мешать.

— Бабка требует, — пояснил дежурный врач.

Он старался не видеть злости шефа, не глядел и даже покраснел за него.

— Это поразительно активная дама, — говорил он, то застегивая, то расстегивая пуговицы халата. — И не просто требовательная, но и могучая. Бывший депутат, в обкоме со всеми на «ты», как я слышал.

— Да ладно, — сказал профессор, — раз он едет. Даже полезно, отснимем операцию, фильм станем показывать студентам.

И ушел по коридору слегка подпрыгивающей походкой, напоминая рассерженную белую грузную птицу, куда-то бредущую пешком.

А дежурный врач вернулся в палату. Он прослушал сердце Виктора, затем долго отслеживал работу механизма… Раз-два… раз-два… Вот сейчас кислород втискивается в легкие, грудь приподнимается, но включается отсос, и ребра опадают — выдох. И снова напор.

Нет, нет, профессор ошибается, ритм подобран правильно, и кислорода парень получает достаточно. Раз-два… Раз-два… Хрипящие страшные звуки. Раз-два!.. Можно идти. Он поднялся и звонком вызвал дежурную сестру. Она вкатилась, улыбчивая, вся круглая — лицо, плечи, бедра, руки.

— Вылечим красавчика? — спросила она.

Врач подмигнул ей. Он, как все в больнице, знал ее коротенькие невинные романы с больными.

— Потерпи, кудрявчик, — ворковала сестра, оправляя простынь. — Мы тебя вытянем, мы тебя и женим.

2

Парень был неподвижен. Не слышал голосов, несся вдаль и видел тянущуюся нить, бесконечную, и подминал ее под колесо. А худой старичок Дмитрий Сергеевич Кестнер, белый, но с густыми черными бровями, полулежал в самолетном кресле, откинувшись в полудреме. Смотреть-то в иллюминатор не на что — одни облака, виденные сотни раз. Лучше уж подремать.

А у Петра Ивановича исчезла его улыбка: подходило время встречи, а не все, по его линии, было готово. Например, нет цветов, а поди, добудь их здесь. Но старик «сделал усилие», как сказала бы Марья Семеновна, и таки раздобыл цветы. Его была инициатива, его же хлопоты. Петр Иванович проявил энергию и расчет, в чем старуха и ему, и всем прочим мужчинам начисто отказывала, деловую хватку, в которую та не верила, забывая, что как-никак он был армейский полевой командир и в войну стал полковником.

Деньги на цветы старуха ему не дала, только на такси, пришлось искать трехпроцентные облигации, зарытые в белье. Нашел их, побежал в сберкассу и продал.

— Ты возьми ему что-нибудь теплое, он франт.

Старик прихватил и теплое. Имея на руках сорок рублей, он на такси просвистел к ботаническому саду. Но не пошел к директору, а, побродив около, увидел дворника и по глазам и носу понял, что дворник не только потребляет, а жаждет опохмелиться тотчас, немедленно. Тот, работая, шваркал метлой по дорожке и на Петра Ивановича и топнул, и прикрикнул. Но тот обезоружил его улыбкой и сообщил суть дела. Сердитый дворник послал его не то чтобы к директору, а много дальше. Петр Иванович стоял и, улыбаясь, ждал.

И вот дворник прохрипел:

— Сколько дашь?

— Пять рублей за штуку, если гвоздики.

— А деньги-то у тебя есть? — спросил дворник.

Старик показал ему четвертную и сунул обратно в карман.

— Ты мне их щас дай, — сказал сторож.

— Ну, милый, как я буду давать тебе деньги, когда ничего от тебя не имею?

— Не веришь?

— Я верю, мы же бывалые солдаты и должны доверять друг другу.

— Вот то-то, — сказал дворник. — Какой фронт?

— Под Москвой и далее на запад.

— Я на Украинском…

— Ага. А розы есть? И вдруг тебя не пустят?

— Меня-то! — закричал мужик и бросил метлу. — Да я тяну на себе все хозяйство, от меня зависит проветрить оранжереи. Мальчишки швыряют камни в стекла. Кто гоняет их? Значит, имею право на несколько штук роз.

— Чайные хоть розы? — спросил Петр Иванович.

— Там есть даже желтая.

— Ладно, — сказал старичок. — Тогда держи.

Он отдал деньги, и дворник не обманул его.

И Петр Иванович уехал в аэропорт с тремя розами, завернутыми в несколько газет, и свертком, в котором были теплые вещи. Он положил туда шапку, свитер и шерстяные рукавицы, потому что в Москве была теплая погода, а знаменитости не обращают внимания на температурные мелочи.

Самолет не опоздал, прибыл точно и подрулил к аэровокзалу. Петр Иванович увидел знаменитость — сухонького и сердитого старичка с портфелем. Одет тот был чрезвычайно легко.

Петр Иванович подошел, объяснился и протянул розы.